Кори, естественно, носил шорты, как Кристофер, и очень этим гордился: в его памяти еще живо стояли подгузники, которые он надевал не так давно, особенно когда у него пошаливал мочевой пузырь. У Кэрри была другая проблема: у нее начинался понос, стоило ей поесть любых фруктов, кроме цитрусовых. Я возненавидела дни, когда на десерт у нас были фрукты, особенно виноград, персики и яблоки – все имели одинаковое действие. Честное слово, как только в дверях появлялись фрукты, я бледнела, представляя очередную стирку трусиков с ленточными оборками. Чтобы избежать этого, нужно было, угадав нужный момент, хватать Кэрри под мышки и стремглав бежать с ней в туалет. И если я не успевала или, скорее, Кэрри успевала, по комнате разносился гомерический смех Криса. Он всегда держал под рукой пресловутую голубую вазу, поскольку Кори тоже был не из терпеливых и горе, если ванная была занята его сестрой. Он не однажды мочил свои шорты и, опозоренный, прятал лицо, прижимаясь к моим коленям. (Кэрри никогда не стыдилась, видимо считая, что все происходит из-за моей медлительности.)
– Кэти, когда мы выйдем отсюда? – прошептал мне как-то Кори после одного из «происшествий».
– Как только мама скажет.
– Почему она не говорит?
– Там, внизу, живет один старый человек, который не знает о нас. Мы должны ждать, когда он снова полюбит маму и примет нас.
– Кто этот старик?
– Наш дедушка.
– Он что, вроде нашей бабушки?
– Боюсь, что да.
– А почему он нас не любит?
– Он не любит нас, потому что… потому что у него плохо со здравым смыслом. Я думаю, у него что-то не в порядке с головой, а не только с сердцем.
– А мама все еще любит нас?
Этот последний вопрос не давал мне спать всю ночь.
Прошли недели, и однажды в воскресенье мама не приходила к нам весь день. Было мучительно сознавать, что она где-то рядом, в этом самом доме, что сегодня у нее на курсах выходной.
Я ничком лежала на полу, читая книгу «Неизвестный Иуда», Крис рылся на чердаке в поисках нового чтива, а близнецы возились на полу с игрушечными машинками.
Время шло медленно, и день уже клонился к вечеру, когда дверь наконец распахнулась и мама впорхнула в комнату в теннисных туфлях, белых шортах, белой матроске с красной и синей отделкой на воротнике и вышитым якорем. Ее лицо покрылось розовым загаром. Она выглядела энергичной, здоровой и непередаваемо счастливой – прямая противоположность тому вялому и почти болезненному виду, который мы приобрели в этой душной комнате.
