— Эти ватиканские свиньи неспроста провожали всю навербованную сволочь. Дело нечисто!
— Русские удивительно простодушны! — сказал, соглашаясь с ним, мастер из Зальцбурга, которого везли, уговорясь об отдельном большом жаловании, если он улучшит качество соли.
— Это дело русских! — закончил разговор его подмастерье. — Нам нечего вмешиваться куда не следует.
— Я всегда вмешивался куда не следует! — сказал литейщик. — Может, поэтому еще жив. И я не люблю, когда свинья заходит в хозяйские покои и там гадит. И я буду совать нос не в свое дело, чтобы однажды меня не зарезали, как каплуна!
Низкорослые мохнатые лошаденки, мотая гривами, споро тащили сани по накатанной дороге. Холодное солнце, вставшее из-за бесконечных лесов, светило на занесенные снегом поля и редкие деревушки, утонувшие в сугробах.
— Мой Бог, когда мы вернемся назад! — вздохнул мастер из Зальцбурга.
— Когда-нибудь, я думаю, вернемся! Если не будем дураками! — сказал литейщик.
А папский легат на следующий день отправился прямо в противоположенную сторону. В сторону Великих Лук, где фактически руководил подписанием мира с Польшей на самых невыгодных условиях для России сроком на двадцать лет. Россия потеряла все Прибалтийские земли, уступила многие города и обязалась выплатить чудовищную контрибуцию...
Мир был нарушен через восемь месяцев шведами, вышедшими к Неве.
В преддверии сочельника Москва топила бани. Они дымились по всему берегу Москвы-реки и Неглинки. Даже там, где хозяин еще не успел вывести своз-ной сруб под крышу (а таких срубов были целые улицы, еще не восстановленные после крымского разорения), бани уже стояли. Большинство из них топилось по-черному — из раскрытых дверей и отдушин клубами вырывался березовый дым, а в протопленных — яростно хрястали веники, стонали и выли парильщики. Малиново-фиолетовые вылетали они оттуда в чем мать родила и с уханьем сигали в проруби или валялись по сугробам. «Хвощалась» вениками вся Москва. Ближе к вечеру пошли мыться бабы и ребятишки.
Ермак с Алимом отлежались на лавках после бани, отпились квасом. Сестры привели укутанного в одеяла, румяного, как яблоко, Якимку.
— Ну что, Якимушка! — сказал Ермак. — Квас-ку-то выпьешь?
— Угу.
— Мылся-то хорошо? Со тщанием?
— Угу!
— А носик мыл? А уши мыл?
— Все мыл, — выдувая кружку кваса, солидно сказал Якимка.
— Где же все! — сказал атаман — А глазены? Небось не мыл! Вон они у тебя какие черные!
Якимка ошарашенно уставился на крестного. Ермак засмеялся, схватил крестника в охапку, усадил на колени. Якимка понял атаманову шутку и успокоился.
