Слабую… Ибо времени не хватает ни на что.
При всём том, что подавляющую массу материала я усваиваю через гипнопедию.
Выглядит это так.
Ты входишь в глухую, тускло освещённую камеру, залезаешь в глубокое кресло со всякими приспособами — чтобы ненароком не выпасть — напротив овального экрана, похожего на выпученный глаз судака. Вдвигаешь в щель под экраном крохотную дискетку в прозрачном конверте. Возникает пульсирующий свет, в уши вливается вяжущий белый шум, и спустя мгновение тебе мерещится, что мигает само пространство. Твоя воля смята, сопротивление подавлено, ты отрубаешься. И во время этого транса, который длится полчаса, не дольше, в твои мозги на свободные от полезной информации извилины, каковых всегда в избытке, вваливают концентрированную базу знаний по избранному предмету. Со всеми необходимыми навыками, вплоть до условных рефлексов и мышечных реакций…
Всякий раз, переступая порог гипнокамеры, я испытываю смешанное чувство восторга и страха.
Нет, не оттого, что невзначай перепутаю дискетки и сделаюсь выдающимся специалистом по хелицератам — кстати, о реликтовых хелицератах империи Опайлзигг я знаю предостаточно, сколько вообще должен знать сотрудник лаборатории. Или прекрасным гастрономом, при моей-то извечной ненависти ко всему, что связано с кухней… Просто мне кажется, что никому и ничего не стоит затереть мою собственную личность и заменить её на новую.
Хотя бы оттого, что я, Сорохтин Вячеслав Иванович, стихийный пацифист и физиологический непротивленец злу насилием толстовско-гандийского толка, ну никак не гожусь на должность телохранителя императорской особы. То есть полная профнепригодность! А здесь возжелали вылепить из меня безжалостного, умелого головореза. И поэтому я опасаюсь пропустить тот момент, когда из гипнокамеры вместо меня выйдет кто-то другой в моём обличье. А может быть, это происходит после каждого сеанса. Частица моего неповторимого «Я» бесцеремонно исторгается прочь, а на её место незаметно — а оно и должно быть незаметно! — подсаживается чужеродный трансплантат.
Эта мысль не даёт мне покоя и в конце концов подвигает на выяснение отношений.
— Ратмир, — говорю я, конфузливо моргая. — Если я спрошу тебя об одной вещи, прямо, в лоб, ты сможешь обойтись без всей этой вашей… фантоматики?
— А я тебе никогда не лгу, — пожимает он борцовскими плечами, и очи его светятся наивной бесхитростностью.
— Ну-ну, — ухмыляюсь я. — Помнишь байку про Наполеона и Талейрана
