Надя проснулась среди ночи от безысходной тоски. Она захлестнула сердце удавкой — и стягивала все туже, туже, превращая его в восьмерку — в песочные часы — в знак бесконечности. Разрывая одно сердце на два.
Вспомнила, что мама уехала сегодня. Вернее, уже вчера. Одиночество всей тяжестью навалилось на дом. Темные окна пустых комнат смотрели на все четыре стороны света. За окнами — беспросветный шум сада.
Надя, не вставая с постели, отодвинув слегка шторку, выглянула в окошко — столпотворение мятущейся мрачной листвы, едва освещенной далекой луной, открылось ей. Ей представились огромные горы, кругами расходящиеся во все стороны от сада, пустые, безлюдные горы…
Она включила свет, но сад не умолкал, но тьма пустынной ночи осталась и, казалось, еще теснее прижалась к дому. Захотелось увидеть кого-то живого — она вышла на улицу, всюду оставляя за собой свет: на кухне, веранде, на крыльце. (Наследила-насветила.) Арап мирно спал в своей конуре. Она позвала его — и он лениво поднялся, с провизгом зевнул и завилял хвостом.
Мимо забора плыла мутная дорога. Надя в сопровождении Арапа ступила за пределы сада. Они свернули вправо, прошли по узкой тропке шагов десять и остановились у ручья.
Слабый голосок его не был слышен днем, сейчас он плескался и звенел, болтая сам с собой; Надя присела на корточки — вода темного серебра была прохладной, ручеек принял Надину руку в себя и ничуть не изменил голоса.
Пристально вглядываясь, она увидела: отразился в ручье ранний день, маленькая девочка в красных резиновых сапожках пускает по воде большие желтые листья, листья округлые, плотные и ленивые, покружив немного, они тянутся к берегу, девочка подбегает к ним и снова толкает в воду. Грязные колготки, мокрые рукава, а позади — седобородый ствол, столбом уходящий в небо, и там, под самым небом — тяжелое дыхание пальмовых листьев.
Как-то она спросила у матери: не росла у ручья — давным-давно, когда она была маленькой, когда жив был отец, — пальма? «Кажется росла», — ответила тогда мать…
Дома она принялась разглядывать картину.
Изгиб дороги. Горы вдали. Пальма у ручья. Пейзаж был слишком похож. (Человек с картиной под мышкой.) А на месте взлетевшей рощицы — дом и сад. И в доме одинокая женщина.
Ее мать.
Ее отец.
Она.
Он.
Утром она встала поздно. Голова разламывалась. Бродила среди повеселевшего сада, наполненного солнечной беззаботностью. Сидела на скамейке, под хурмой, казалась себе инвалидкой. Поразилась — какое странное и прекрасное слово: инвалидка. Ин-валидка. Так уже смешно.
