Хуже не могла сделать Прасковья Андреевна, как назвать Иванова.
— Что ж вы это объявляете с таким страхом? — продолжал Сергей Андреевич. — Кого вы думали испугать?
— Не испугать, а я полагаю, невесело лишиться такого места.
— А вы думаете, я им дорожил?.. Да почему вы знаете? Я, может быть, сам хотел, сам просил, чтоб меня уволили?
— Да, — подтвердила Любовь Сергеевна, — из чего ты тотчас заключила, что твой брат лишен места, выгнан, обесчещен? из чего? чему ты радуешься?
— Я не радуюсь… а я не маленький ребенок, понимаю, что это вовсе не хорошо, не безделица…
— Такая безделица, такой вздор, что я матушке давно сказал, и она нисколько не беспокоится.
— Чего же вы сами-то, братец, голову повесили, если это вздор, ничего? Видно, не вздор!.. Обманывайте других, а не меня.
— Очень хорошо-с. Только к чему это ведет?
— Что?
— Да вот удовольствие ваше, радость ваша, что ваш брат выгнан из службы, как вор и мошенник, что он не годится никуда, что вот он голову повесил и всякий мальчишка приказ читает, радуется, что стерли его с лица земли… брата вашего? У вас он один, кажется, одна ваша опора, на кого вы можете надеяться…
— Точно один! — вскричала Любовь Сергеевна и зарыдала.
Прасковья Андреевна оставалась хладнокровна.
— На вас-то надеяться, братец? — спросила она спокойно; но голос ее звучал резко и странно. — Да что ж нам на вас и надеяться? У нас, к счастию, не было к вам просьб никаких и, думали мы, век не будет. Вот, в первый раз случилось, просила я вас за Александра Васильича…
— За кого?
— Да все за жениха этого! — сказала мать с отвращением.
— Все за жениха, — повторила Прасковья Андреевна, — право, я надеялась, что вы хоть раз что-нибудь для него сделаете. Что ж вы? "Нет", — наотрез. Что ж вы нам за подпора? И что ж нам убиваться, когда вы места лишились? Все равно, как бы я о постороннем пожалела…
— О постороннем? — повторил Сергей Андреевич.
— Вот оно, вот! вот любовь! Вот, мой друг, что я выношу! — вскричала Любовь Сергеевна.
— Так я вам чужой, посторонний? Вы считаете меня чужим? — настаивал Сергей Андреевич, все ближе и ближе подходя к сестре.
Она взглянула пристально ему в лицо, которое совсем наклонилось к ней.
— А вы чем нас считаете? родными? — спросила она тихо и протяжно, так что он смутился. — Полноте, братец; нечего толковать, нечего спорить, нечего считаться; будет, довольно того, что есть. Вы ничего для нас не сделали, и не хотите делать, и не сделаете; так и быть; живите себе, как вам покойнее. Мы вам не мешали и не будем мешать; сделайте милость, уж и вы нам не мешайте. Вы себе дослуживайтесь до какого хотите чина, а нам уж позвольте отдать сестру за писаря; этого если и столкнут с места, так не так еще важно… да и сраму такого не будет… Поздно, однако. Покойной ночи. Пойдем спать, Вера.
