чёрные козы с корнем траву сжевали,
клевера поросль – память моя живая.
хлюпает Терек, да не разбитым носом –
сослепу выйду на ровный привычный голос
телеведущей. делайте что угодно.
этой зимой мне будет четыре года.
я повзрослею рано, но вспомню поздно –
как показали взорванный белый Грозный,
как показали кости сгоревших зданий –
так не успела к жизни прийти в сознанье.
это война – на рынке, на всяком складе –
и никому, никому-то с войной не сладить.
на самолётах едет страдать держава –
я самолётик в тонкой руке держала.
я самолётик правила вниз из окон,
листик тетрадный будет подбит и скомкан.
маме завод с сентября ничего не платит –
рву на бинты я белый подол у платья.
этой зимой мне двадцать четыре года.
падают кубики – я собираю город.
не провожала мужа, отца и сына.
мальчики едут в хрупком белёсом цинке.
* * *
это морис метерлинк с тобой говорит
из девяносто девятого тихо-тихо.
это он выпускает
водолазовых синих птиц
как из клетки вепрей.
и летят они, убаюканные туманом,
тревожные поют гимны.
мимо подъёмных кранов,
многоэтажек, мимо
бензоколонок ветхих,
окон, в которых ветви
яблоней сизокрылых.
яркое солнце свило
гнезда в твоих ресницах.
если и повторится
что-то одно на свете –
пусть это будет марта
русский расхристанный ветер,
русское бесприютное небо,
пусть прорастают вербы
через его утробу,
чтобы в блестящих звёздах,
что мы приколем к платьям,
в звёздах, где все распято,
пятиконечных, алых,
на площади трёх вокзалов
мы отыскались.
отче!
вот наш прозрачный вечер
в челябинске и нижневартовске,
вот наши мамы в фартуках,
братья в свинцовых сюртуках.
вот прорастает мох
на памятниках вождей наших.
что же это за ноша
не легче твоих небес?
наряды для наших невест
сшиты из лозунгов революций.
«мы – не рабы, рабы – не мы» –
несётся по нашим улицам,
проступает на окнах как на иконах.
в снег превращается ленин,
в снег превращается ельцин.
и как колечки на пальцах
врастает в нас наша страна.
мы здесь совсем одни,
с призраками полупустых фабрик.
в их железобетонных ребрах
колотятся механические сердца.
мы сыновья и дочери наших отцов,
застывших на фотографиях августа
девяносто первого.
белыми-белыми
синие стали птицы.
* * *
Здесь перья прорастают из семян,
и ветер белый пух швыряет в окна.
Здесь пёсьих глаз больная поволока.
Любовью воздух кухни осиян,
в которой выкипает молоко,
ржавеет в мойке старый мамин ножик.
И ни одна из нас сбежать не может –
одеты не по городу легко.
