— Та-а-ак… — Дмитрий Емельянович уселся в кровати по-турецки. — Может, этот Рылов не такой уж и поддельный?
— Не смеши меня! — фыркнула донаполеоновская Франция. — Я его нарочно повесила лицом к лицу с Малевичем. Посредственность против гения. Понимаешь?
— Туманно.
— Ну что тут непонятного! От картины Малевича исходит мощнейшая эманация трансцендентальной силы. Кругово иззебренное спиралевидно метеорирует в пространство вокруг себя. Оно безжалостно угнетает человеческую особь, пока еще слишком слабую для восприятия галактических вторжений.
— Точно! Угнетает! — воскликнул Выкрутасов.
— Поэтому необходимо было повесить напротив этого супрематического шедевра нечто банальное, непременно изображающее воду, море, морской прибой, какую-нибудь пошлятину типа Айвазовского. Я и нашла этого Рылова, чтобы Малевич ему постоянно прямо в рыло лупил.
— Когда мы тридцать лет тому назад стояли с тобой на берегу моря, оно не казалось нам банальным и пошлым, — оскорбленно произнес Выкрутасов. Здорово он вжился в роль бывшего пионервожатого! Это было еще и защитным ходом, поскольку на лице у Тамары появились наконец очки. К тому же ему было обидно — украденная картина нравилась ему в миллион раз больше, чем дурацкое круговое иззебрево.
— Ты неправильно меня понял, — строгим голосом экскурсовода отвечала Тамара Сергеевна. — Самб по себе море не банально. Оно прекрасно. Но когда художник рабски слепо переносит его красоты на холст, избавляя себя от акта творчества, получается не произведение искусства, а пакость. До чего же хорош свежий окорок или только что выловленный и порубленный на куски лосось! Но изобрази это с фотографической точностью на полотне — и получится тривьялитэ.
— Три чего? — не вмиг понял Выкрутасов, хотя был довольно образованным человеком.
— Пошлость по-французски, — пояснила носительница донаполеоновских лилий.
Она смотрела на него в упор и до сих пор не видела, что он не пионервожатый Минька, ставший ее первым мужчиной в пионерлагере «Артек» тридцать лет тому назад. Немудрено, она бросилась в вихрь рассуждений об искусстве и видела в Выкрутасове уже не человека, а некую абстракцию, некое округленное вожатово. Выкрутасов понял, что не стоит ее спасать из этого вихря.
— Но в море можно искупаться, окорок съесть, лосося посолить, пожарить и тоже съесть, а что делать с супрематическим лососем? — реалистично возразил он.
— Ха-ха-ха! — рассмеялась Тамара Сергеевна нервно. — Как же ты, оказывается, общераспространен! Не обижайся, милый, но в тебе говорит сейчас вандайменшенал мен.
