Однажды Пётр застал его за книгой. Данилыч листал, задерживаясь взглядом на картинах баталий. Царь дёрнул за ухо.
— Умней меня хочешь быть?
Перед другими Данилыч, бывало, хорохорился:
— За меня его величество сотню учёных отдаст.
А ведь грамота была не за тридевять земель. В своём околотке — в Мясниках, в церкви архангела Гавриила. Родной Сашкин дядя был в той богатой церкви псаломщиком. Купец-жертвователь не поскупился — книги в сафьяне с золотым тиснением, стены расписаны богомазами первостатейными. Архидиакона Стефана камнями побивают — глядеть страшно. Поясок узора вился под художествами, и дядя-псаломщик сказал, что это слова. Сашка зажёгся любопытством. И точно — хитрое то плетение дядиным голосом заговорило, но как-то непонятно. Тогда дядя сам рассказал про архидиакона и ещё про многое. Стало проще разуметь.
Дядя брался учить мальца — смышлён ведь, выйдет в духовные. Восстал дед Степан.
— Не отдам тебя, — сипел он, буравя пальцем Сашкину грудь. — Не отдам книжникам и фарисеям.
— Фарисеи — это кто?
— Мерзкие люди... Слуги сатаны, имя ему Вельзевул, князь тьмы, Гог и Магог.
Дед грамоты не знал и знать не хотел.
— Буквы — крючки, души православные ловить, — твердил он. — Божьи заветы позабыты, переврали их. Праведных книг нет.
Попам даны новые требники, исправленные по указу патриарха Никона[25]. Раскольники проклинают его. Сильное смущение произошло в умах православного люда. Дед не впал в раскол, послушно стал креститься тремя перстами. Не всё ли равно! Упрямые вон в леса бегут. Про себя издевался над клиром, над обрядом, но с церковью не порвал, дабы не причинить себе убытка.
Торговлишка хирела, донимали поборы. Лабаз стоял близ ворот Кремля, за стеной сидели крючкотворы, измышляли — с кого сколько содрать. Грамотные...
— Выучились в мошну лезть... Жирные — не обхватишь. Не куют, теста не месят — пёрышко сосут. Худо ли! С чего толстеют? От гусиного молочка.
До сих пор в ушах Меншикова эти яростные слова. Дед царствовал в семье. Отец, мужик тихий и хворый, молчал, мать умерла рано.
Данила служил конюхом при дворце. Норовистый рысак зашиб его, сломал три ребра. Сашка помогал сызмальства. Носясь по базару с лотком пирогов, вжимал в кулак денежки, полушки, копейки и запоминал. Управлялся без грамоты. Складывал в уме, а отец делал бороздки на палочке-считалке.
Скоро цифры сами въелись в голову, только почти не пользовался ими. Всегда выручала память. Мог, отстояв в церкви чтение псалмов, отчеканить целые страницы.
