- Вы ни за что не поверите, Деникин, но я желал приносить пользу городу...
- Слыхал я, в пожарной дружине и жалование пониже.
- Это вовсе не стало резоном, Деникин! - обозлился Ершов. - Впрочем, откуда же вам понять. Вашу судьбу всю за вас решали.
- Что вы можете о том знать?
- Совершенно все! Ваш батюшка, ныне отставной чиновник горного ведомства, при котором вы ранее и служили, сослал вас сюда. Если не ошибаюсь, после некого инцидента с чужой супругой. Так сказать, выслал с глаз долой. Вы же о службе полицейского прежде и ведать не ведали... Но зато окончили целых два курса межевого института. Так что, если кто из управы мог подойти под сей лицемерный образовательный ценз, так это, без сомнения, вы. Коллежский секретарь... Стреляйте!
- Это пустая зависть, Ершов...
Деникин попал в дерево.
Мимо проезжала телега с дровами.
- Ишь чего - полицейские стреляться удумали, - заметил горожанин, что правил повозкой.
- Ветреники столичные... Словно забот иных нет, - откликнулся его спутник.
От тяжелой пощечины Василий едва устоял на ногах. Однако вслед за первой тут же нагрянула и другая, не менее веская. Затем отец схватил его за плечи и с силой швырнул об пол - точно, как в детстве.
К счастью, падать было не больно - медвежья шкура, хоть и порядком истертая, но все же довольно мягкая, весьма выручила.
- Охотился ты? Не сказав ни слова, сгинул чуть ни на две недели кряду. Охотился он! Мать все дни тебя звала. Все проститься надеялась, до последнего. Никогда тебе этого не забуду и не прощу, Васька. Слышал? Никогда! - все еще не уняв раздражение, Софийский толкнул сына в плечо носком сапога.
Василий и не чаял, что беседа выйдет простой и быстрой. Еще утром, на кладбище, на лице отца читалось знакомое непримиримое нетерпение. Он явно с великим усилием сдерживался, чтобы не учинить расправу прямо на людях. Теперь же, когда они остались наедине, отец не позволил Василию даже разоблачиться. Сам лично провел в свой кабинет, крепко удерживая за руку - как будто бы у виновного имелась возможность улизнуть! - и немедля стал пробирать.
- Где ты был?
Даже в столь невинном вопросе наверняка имелся подвох. Впрочем, молчание бы лишь еще более обозлило Софийского.
- За холмы ходил...
- Брешешь!
Софийский склонился над поверженным сыном, глядя ему прямо в глаза.
- Брешешь, Васька! Мои солдаты за неделю, почитай, все леса поисходили. Но тебя не встречали...
- Правду говорю, отец! Ей-богу! В старом зимовье за холмами останавливался.
