- До чего же здесь смердит!
- Впрямь, мочи нет. Мы должны с ними что-то сделать, господин помощник, и немедля! Вдова господина полицмейстера уже не раз спрашивалась, когда она сможет погрести тело. Три дня по обычаю когда еще истекли, - обиженным тоном заметил великан.
- Фельдшер, когда же вы докончите осмотр?
- Я еще намедни оставил подробнейший отчет на вашем столе, господин Деникин. Я как раз завершил анализ содержимого их желудков, и ...
- Епифанов! Отправляйся к вдове: пусть шлет за телом, и поторопится! Но что делать с госпожой Вагнер? Погребать за казенный счет?
- Не иначе. Изволите оформить?
- Именно, и поспешите! Так, а тех трех зашибленных, как вижу, вы уже отдали?
- Да, их отчеты я тоже оставил.
- Да-да, конечно. Я видел. Давайте-ка осмотрим отца Георгия.
Пока фельдшер, вдаваясь во все большие терзающие разум детали, повторял все, уже ранее услышанное Чувашевским, Деникину, учитель погрузился в собственные думы. Мысленно он посещал храм, но не только присутствовал на службе, а и принимал таинство исповеди. Не взирая на ту минувшую неприятность (хоть и не столь мучительную для тела, как нынешняя, но не менее болезненную для души), покаяние исцеляло, как ни что иное.
До чего же хотелось прямо сейчас поговорить с батюшкой! Конечно, не с отцом Георгием, с другим. Поведать, как все вышло, от начала и до конца. Ведь и в тот раз Чувашевский наконец-то поступил так, как велела не только совесть, но и христианский долг. И лишь только по этой причине ему снова пришлось согрешить, и куда более тяжко, чем прежде. Но ведь его собственный грех проистек из чужих грехов!
Чувашевский снова начал шепотом молиться.
***
Прихвостни сатаны - адские черти - до скончания веку жарят грешников на сковороде. Только они это делают уж после смерти - после того, как все грехи почившему растолкованы. Все по правде и справедливости - и бесы-то ее ведают, но только не эти живые демоны из плоти и крови.
Так, может, и нет его, никакого ада-то?
Павлина давно уже не молчала: не такова была эта боль, чтобы, превозмогая ее, чужие секреты и дальше сокрывать.
О хозяевах своих, Вагнерах, поведала, кажется, все до каждого дня их жизни, начиная с того, как они на эту землю, сошедши с парохода, ступили. То, что сама не видала - с чужих слов знала, не умолчала.
Но они не верили, продолжали свое - и Павлина все говорила. И о том, кто окна в доме купца Перова побил, и кто денщика губернаторского в позатом году утопил, и как она сама мужа своего непутевого порешила, со случайным молодцом - а вовсе не деверем! - сговорившись. Эх, и сожалела потом, свечки за упокой ставила да добрым словом поминала, но назад-то не воротить. Даже о том, как прислуга-иноверка хвалилась, что купцово добро покрала, и то Павлина поведала.
