Ротмистр вытащил часы, было девять утра.
«Если всё по распорядку, то они уже должны позавтракать и вести с личным составом занятия!» – подумал Быховский, ему стало скучно, он закрыл глаза и то ли думал, то ли дремал. Ему так не хватало времени остаться со своими мыслями и воспоминаниями наедине, просто вытянуть ноги к камину, на худой конец к печке, запахнуться в широкий халат, натянуть по самые брови ночной колпак и держать рядом с собой рюмку хереса, можно даже не пить, но рюмка должна быть, она должна стоять и охранять его покой и возможность думать, пока он будет смотреть на огонь.
– Ваше высокоблагородие…
Ротмистр вздрогнул, авто стояло, шофер уже выскочил и держал открытой дверцу. Ротмистр мигнул бровями и почувствовал конфуз оттого, что он собирался ещё на подъезде к Сигулде сбросить и свернуть на сиденье слишком яркий плед, но задремал, а его уже встречали.
Когда авто заехало на плац и дало круг, Жамин сидел в седле. Рядом был поручик Смолин, он сегодня пересел на чистокровного каракового жеребца, строптивого гунтера ещё объезжал англичанин-берейтор где-то на окраине Сигулды.
Когда ротмистр поставил левую ногу на прибитую землю плаца, поручик и Жамин соскочили, поручик скомандовал «Смирно!», Жамин крикнул «Сми-и-ир-но!», и ротмистр замахал на них руками:
– Вольно, господа, вольно, чего кричать-то, не на Царицыном лугу.
Поручик был одет в полевую фуражку и всё полевое для строя. Он замер, приветствуя жандармского ротмистра, ротмистр сам двинулся к нему на мягких, затёкших ногах, что-то странное сделал руками, подхватил поручика под локоть и повлёк к авто. Жамин ничего не понял. Поручик Смолин вдруг, совсем по-родственному, стал помогать ротмистру Быховскому снова усесться на заднее сиденье и сам сел рядом, только в последний момент повернул голову и крикнул:
– Вольно!
– Во-о-льно! – скомандовал Жамин и не знал, что делать, но быстро сообразил, что сейчас кто-то кого-то украл прямо на глазах: то ли ротмистр украл поручика, родственник, что ли? То ли поручик ротмистра, опять-таки…
«Точно родственник! Они все промеж себя родственники!» – подумал Жамин, но это было уже не его дело. Он вызвал подхорунжего, велел продолжать занятия, до обеда наблюдал, а когда отряд повели в казарму, поехал на квартиру.
Жамин ехал и вспоминал замечательный вчерашний вечер.
Немного шумело в голове после лишнего коньяку, который услужливо подливал денщик поручика. Каким-то странным «йесом» всё время поддакивал англичанин-грум и хохотал, как казалось Жамину, невпопад, а поручик хвалил всё, что бы ни сделал Жамин, и всё, на что падал взгляд поручика. Играли на квартире Жамина. В конце игры поручик похвалил выдержку прапорщика, его офицерское поведение и, хотя Жамин видел все шулерские повадки Смолина, он был так польщён, что гвардейский офицер сел играть с ним, Жаминым, в офицерскую игру «штос», что легко, безо всякого для себя расстройства, проиграл двести рублей.
