Щербаков правил еврейскими дрожками, рядом водил по сторонам удивлёнными глазами подпоручик. Щербаков всё, что было кругом, видел уже с апреля месяца и напевал себе под нос, тайно поглядывая на Георгия на гимнастёрке подпоручика:
– Не стоят, а храпят кони вороные, не ржавеют, а горят сабельки кривые…
– Что поёте, поручик?
Артиллерийский подпоручик был нахал, как ни есть только вчера побрившийся первый раз в жизни и то вафельным полотенцем, это было видно, и ещё было слышно, потому что Щербаков напевал известнейший во всей русской императорской армии гимн гвардии Александрийских чёрных гусар.
– А вы что кончили, подпоручик? – не ответив на глупый вопрос, миролюбиво спросил Щербаков и снова стрельнул глазами на Георгиевский крест.
– Математический факультет Казанского университета…
– Математик, значит…
– Точно так, Николай Николаевич…
– Оно и видно, Макар Макарыч, это гимн…
– А вспомнил, Николай Николаич, чёрных гусар…
– Именно, именно…
– А что это за тоннель такой?
– Это?.. – Щербаков оглядел высокие стены. – Это, Макар Макарыч, можно сказать, дорога жизни…
Дорогу жизни оборонявшие Сморгонь русские войска прокопали в течение почти что года от тыловой базы и до самой передовой. Навстречу Щербакову и подпоручику спереди и следом сзади двумя непрерывными потоками, хотя и с приличными интервалами двигались пароконные телеги с солдатами, санитарные двуколки, еврейские таратайки, офицерские брички, артиллерийские парки и горячие полевые кухни. Ехали молча, ничего не дымило, и никто не курил.
– А откуда здесь весь этот транспорт?
– Местный, можно сказать…
– А эти дрожки?
– И эти… свезли, откуда смогли…
Эти дрожки нашли драгуны на берегу Вилии рядом с огромной воронкой от шального германского «чемодана». Один из просёлков упирался в речной заливчик с широкой поляной, окружённой низким подлеском. Дрожки опрокинуло набок, целые, только дно было выломано взрывом и осколками, а чуть дальше лежали почерневшие трупы, по одежде: мужчины и женщины. Драгуны дрожки поставили на колёса и отдали полковым кузнецам, а трупы тут же в воронке и похоронили, потому что городское кладбище находилось на нейтральной полосе, на северной окраине Сморгони, не просить же германца дать возможность похоронить чету местных евреев. Отец Илларион по своей охоте поискал по соседним полкам евреев-солдат, не нашёл, осенил себя крестным знамением – прислуживал отцу Иллариону церковником кузнец Петриков, – окропил воронку с выправленными драгунами стенками святой водой и, когда останки засыпали, прочитал поминальную молитву. Поп из пехотного полка спросил, зачем он это делает, а отец Илларион ответил: «Бог един, батюшка, а грех я отмолю».
