Царь снял перчатку, зажал в кулаке подобранный с дороги холодный камешек для сына, чтобы согреть, и… пошёл левой.
«…Нет, не напрасно, раз об этом просила Аликс!»
Упругая мысль соответствовала упругому шагу.
«Не напрасно! Сейчас дойду до той ветлы, и можно будет поворачивать обратно! Всем хорош, конечно, Джунковский, и чего бы ему было не поладить с нашим Другом, зачем было упорствовать и дать распространиться рапорту… ну, доложил мне, потихоньку, и молчи! А то ещё арестовал… Откуда вам всем знать, как наш Друг помогает беби, раз Аликс без него не может, при чем тут государственные дела?..» Николаю Александровичу это всё, вся эта суета лишних, непосвященных людей так мешала, что даже раздражала. Вообще, люди какие-то странные. Выйдите в поле, налюбуйтесь просторами, подышите свежим воздухом, вот как сейчас. А после идите по домам, к своим семьям, детям, дай Бог им здоровья… Он положил камешек в карман шинели и натянул перчатку.
Восемь ворон взлетели с ветлы и стали подниматься. Они поднимались высоко и разлетались широко, это были не вороны в Царском – огромная стая, когда из-за них не было видно неба, а всего восемь: три вместе и пять вместе, но Николаю Александровичу показалось, что половину неба способны закрыть и эти восемь: три вместе и пять вместе. Они хорошо читались на фоне серенького низкого неба, ровного, без видимых плотностей, будто покрашенного валиком рукою опытного маляра.
«Вот и мои генералы…» – Царь начал эту мысль, но не додумал её до конца, не облёк в слова, а слова прозвучали так, как он их услышал от Воейкова вчера после обеда. Он его спросил, кто ему пересказал, Воейков ответил, что великий князь Сергей, когда генералы шли к обеду уже после совещания, один генерал, не разглядев за собой великого князя, усовестил Брусилова, как приготовишку, за то, что тот взялся наступать, когда все отказались.
«А что же косоглазенький, как же он придумал свой план, а не согласовал его?..» Царь замедлил шаг, примериваясь, подойдя к ветле, обойти её вокруг и направиться обратно или просто поравняться и тогда повернуть. До дерева оставалось шагов четырнадцать, царь замедлил ход, давая себе время принять решение.
«Версты три-то я уже отшагал? – подумал он и достал часы. – Сорок минут. Если из расчёта пять вёрст в час, значит, три версты верных, да обратно ещё три, итого будет шесть, для одного дня достаточно, вот и моцион, он же променад!»
Начальник штаба верховного генерал Алексеев докладывал свои соображения насчёт весенне-летней кампании текущего года, и, когда докладывал, не возникло сомнений, что косоглазенький, прежде чем назначать наступление Северному и Западному фронтам, а Юго-Западному демонстрировать, переговорил и всё согласовал с главнокомандующими, соответственно с Куропаткиным и Эвертом, и конечно же с Брусиловым. Ан нет! Это для царя и было удивительно про генералов. Тогда вовсе даже не удивительно, что те стали возражать. Ещё бы! Перед теми-то стоит германец, а перед Брусиловым австрийцы, усиленные, правда, немцами, но всё же – австрийцы.
