Несколько раз он делал вылазки в город. В первый раз — в музей изобразительных искусств, славящийся на всю Европу. Но полотна итальянского Возрождения, немецкие примитивы, прежде заставлявшие его трепетать от радости, на этот раз оставили его равнодушным. И даже Венера Боттичелли, на которую вдохновила флорентийская Венера[27], — один из шедевров того известного одному Жюльену музея, который он с годами воздвиг внутри себя, — не заговорила с ним на страстном и столь невообразимо невинном языке, который когда-то был ему внятен. Великие полотна Тициана, Дюрера, неподражаемый Джорджоне — словом, все вызывало в нем лишь немоту. Выйдя из музея, он прошел лоджией со статуями, поставленными на мраморный пол, как фигуры на сказочной шахматной доске, говоря себе, что перестал что-либо чувствовать.
В другой раз он зашел в церковь Санта Мария делла Паче, где, как и в В., фреска, некогда открытая им вместе с женщиной, что была его женой, преисполнила его яростной влюбленности в Саломею, отвергаемую Иоанном Крестителем, и вновь испытал разочарование. Просторный неф церкви был весь в строительных лесах, а Саломея, униженная и мстительная, была целиком завешена брезентом. Ему даже показалось, что мокрый брезент замерз; он покинул Санта Мария делла Паче совершенно подавленный.
С того дня он ограничился коротким путем от пансиона Беатрис до дворца Саррокка, который совершал по несколько раз в день. Вслед за морозами наступила слякоть. Оттепель заполнила улицы грязью; лед на реке треснул, и она несла нечистоты; Жюльен Винер, консул Франции в Н., переходил от батареи к батарее. Каждый день звонил он Анне, но о чем было говорить?
Время как будто остановилось в пансионе Беатрис. Временные постояльцы разъехались, и в столовой появлялись лишь девушка с челкой, падавшей ей на лицо, и очень пожилая дама в сопровождении еще более пожилой, ее матери.
До сих пор, в Париже, Жюльен не ощущал своего возраста. Встреча с Анной, заговорщические улыбки юных девушек из Прованса в сочельник, изредка — интрижки, как правило с куда более молодыми, чем он, женщинами, успокаивали его на этот счет. Правда, всего о нескольких своих подружках он мог сказать себе, а подчас, слегка маскируя подлинную правду, и другим подружкам, что это он приобщил их к любви.
Однако в Н., в пансионе Беатрис, у него вдруг впервые появилось чувство, что он потерял веру в себя как в мужчину. Это было всего лишь мимолетное ощущение, о котором спустя месяцы он вспомнит как о некоем предчувствии.
