По левую руку от него возвышался еще один холм со старинной крепостью н-ских герцогов, чьи сады почти отвесно опускались к кварталу Сан-Федерико, протянувшемуся вдоль реки. Дальше пролегла сверкающая на солнце лента реки, похожая на серебристую змею и пересеченная четырьмя своими знаменитыми мостами — мостом Мира, мостом Ангелов, Крытым мостом и мостом Итальянцев. За ней взору открывались исторические кварталы города, сложившиеся вокруг собора, префектуры и ратуши, каждый из них со своими куполами и колокольнями. За ставшими почти знакомыми контурами этих знаменитых памятников Жюльену открылся целый мир н-ских дворцов, сверху похожий на макеты, которые он видел когда-то в Париже в Доме инвалидов. Более того, глядя на их квадратные дворы, каждую деталь которых он мог бы разглядеть в бинокль, на их сады, притаившиеся за высокими стенами, на их галереи, скрывающие статуи или фонтаны, он думал о другом городе, не менее запретном для него тогда, чем Н. теперь: он думал о Пекине, где начинающим дипломатом провел два одновременно очень насыщенных и очень одиноких года, когда часто поднимался на вершину Угольной горы, с севера ограничивающей перспективу города, и любовался неразберихой яминей[26] и императорскими дворцами. Это был тот же раскованный, чуть ли не с высоты птичьего полета взгляд, что и прежде, похожим было и ощущение: окруженное своими давно исчезнувшими стенами, оставившими тем не менее отметины на земле и на камне, его новое местопребывание было таким же закрытым, как и Пекин. Он почувствовал как бы укол беспокойства, но одновременно и какие-то большие неясные надежды на будущее, словно наконец очнулся от спячки первых дней. Он набрал номер Анны и долго говорил с ней об этом солнечном дне.
Со следующего дня, однако, ему вновь пришлось испытать разочарование и вновь впасть в спячку. На смену зимнему солнцу пришел плотный и хмурый туман. В несколько часов ставший грязным снег и пронизывающий холод обрушились на Жюльена, как свинцовый саван, влажный и леденящий. Коридоры дворца Саррокка промерзли насквозь, на улицах было промозгло, а в тех двух теплых пристанищах, что ему оставались, — в комнате г-на Бужю с ее зловонием и в пансионе г-жи Беатрис, пропитанном запахами кухни и мастики, — он задыхался. С этого времени, стоило истечь очередному рабочему дню, во время которого он вновь и вновь убеждался в своей никчемности, Жюльен запирался у себя в номере, разбирал постель возле батареи и погружался в дремоту.
