Девушку, черты лица которой он в конце концов разглядел под вечной густой челкой, красавицей назвать было нельзя. Но он подумал, что в этом городе, в этом пансионе, где на него отовсюду веяло старостью, он мог бы привязаться к ней, по крайней мере разделить с ней свое одиночество. Несколько раз, входя в столовую, он улыбнулся ей, она отвечала гримасой, которая могла сойти за улыбку, затем вновь погружалась в книгу, раскрытую слева от тарелки, словно для того, чтобы избежать продолжения. Но Жюльен не сдавался. Однажды вечером, когда она возилась в гостиной с кнопками настройки телевизора, он попробовал заговорить с ней. На его банальное замечание о плохом качестве изображения она что-то пробурчала в ответ, выключила телевизор и вышла. Жюльен готов был даже поклясться, что она пожала плечами.
Случай был пустяковый, но он способствовал окончательному погружению нового консула в состояние, близкое к прострации.
С двумя престарелыми дамами ему повезло больше, но лишь потому, что он ничего не ожидал от этого общения. Та, что помоложе, принесла ему однажды вечером газету, забытую им в столовой. Лед тронулся. М-ль Штраус представила его г-же Ойген Штраус, своей матери; несколько слов, столь же банальных, как и те, что он адресовал девушке, не остались без ответа, и в один из следующих вечеров Жюльен сменил свое кресло у батареи на кресло рядом с г-жой Штраус, неистощимой рассказчицей; она поведала ему эпизод из своей жизни, заставивший ее в течение более шестидесяти лет каждую зиму возвращаться в Н. Не успев и глазом моргнуть, Жюльен Винер оказался втянутым в мир двух старых дам, который становился его миром.
История, поведанная г-жой Штраус за чашкой ромашковой настойки, была трагичной, но с той поры, навсегда ставшей вехой в ее жизни, прошло столько лет, что отдаленность во времени делала эту историю скорее сказкой, чем реальной драмой, пережитой некогда этой женщиной во всем черном с муаровой лентой на шее. Впрочем, старая дама, казалось, сама получала странное удовольствие, вспоминая перипетии ночи, которая за несколько часов сделала ее женщиной, матерью, вдовой. Чуть ли не с неприличной настойчивостью, настолько она входила в подробности событий, развернувшихся в этом самом пансионе одной январской ночью сразу после окончания первой мировой войны, она рассказала, как во время свадебного путешествия с молодым супругом, осыпавшим ее драгоценностями после их свадьбы в одном из северных городов, откуда они были родом, она ждала приезда в Н., чтобы отдаться ему.
