Весенний паводок давно уже сошёл, но просёлочная дорога в хуторе по-прежнему оставалась вязкой, словно густая овсяная каша. В центре хутора, рядом с кладбищем, над домами заметно высится железный амбар. Брошенные комбайны вокруг амбара, словно мертвецы советской эпохи железными ртами демонстрируют свои гнилые зубы.
Из глубины прозрачного, свежего воздуха нарастет железный шум приближающейся электрички. На станции «125 километр» давно уже не выходят люди. Непонятно для кого бетонной плитой обозначен перрон. Хутор Степной — одичалая сторона. Редкого гостя он разглядывает со всех сторон чёрными дырами выбитых окон из старых, покосившихся изб. Замерли в поклонах синие шеи колодцев — журавлей, чьи кормушки давно опустели в глиняной чаше пересохшей земли. Мёртвый уголок, колыбель традиций.
Людей в этом хуторе можно по пальцам пересчитать: Баба Нюра, Кулачиха, Клавка, дед Иван, Валька, да муж её Витька. Все они люди не молодые уже. Когда-то хутор процветал и развивался, а сейчас будто проклял кто. Молодёжь разъехалась, работать некому, так и стала здесь жизнь. Каждый день как один. Живут кто чем. У каждого скромный огородик, да скотина в виде кур да гусей. Так же, каждый месяц исправно в хутор носит пенсию почтальон.
Недавно в хутор приезжала большая белая машина. Вышел из неё мужик в костюме строгом, а за ним ещё два, но одетых намного проще. Постояли, покрутились, что-то долго обсуждали и кивали головами. Тот, что в костюме, держал руки скрещенными на груди, и часто на часы поглядывал. Потом они так же резко исчезли, как и появились.
В тот вечер в хуторе покоя не стало. Баба Нюра подняла визг на всю улицу, мол, сносить нас будут к чёртовой матери и застроят какими-то заводами да бараками. Витька всё смеялся, и сплёвывал на землю табак из вонючей махорки. Кулачиха охала и боженьку молила, а дед Иван задумчиво всё слушал в стороне, да потирал в руках затёртую до блеска треснутую трость. Кто знает, о чём думал дед? От него давно слова неслышно было, всё кивал да поддакивал. Своего мнения никогда не высказывал ни по каким вопросам и причинам. Живёт он один с собакой Чайкой. Часто можно встретить его рано утром гуляющего вдоль одной единственной улицы, а собачонка вокруг него вьётся как уж, что порой деду прохода не даёт. Вот только с ней он и разговаривает. Нагнётся к Чайке, почешет за ухом, да и шепнёт ей чего-то, а та как мяса съела — глаза загорятся, и хвост по сторонам ещё чаще загуляет. Одна радость у деда, и это — собака по кличке Чайка. Говорят, что семья его в войну вся погибла. Снаряд прямой наводкой ударил прямо в избу когда они спали. А сам дед тогда на фронте был. После войны Иван так и не женился. Работал водителем на комбайне. Бывало, мужики после рабочего дня и выпить не дураки были, а Иван всё отнекивался да отшучивался. Не любитель был. Ну и пошёл слух, мол, тронулся Иван. С тех пор не было у деда ближе никого кроме собаки. Чайку он ещё щенком на железной дороге подобрал не далеко от хутора. Сидела она на перроне худющая как доска, и скулила еле слышно. Видать кто-то из дачников из электрички выкинул, а дед мимо бедняги пройти не смог — жалко стало животину, издохнет ведь. Покрутил он её в руках, пощупал, да и сунул под фуфайку щенка. Почему Чайкой назвал, вот этого никто не знает. Окрас у неё интересный — вся белая, а лапы чёрные, может потому и Чайка, чёрт его знает. Он Чайку на цепь никогда не сажал, зимой так вообще в хату заносил до весны. Тешился с ней как с ребёнком, молоком поил, и кормил харчами из своей тарелки. И где только не увидишь деда, собака с ним повсюду была.
