— Но ведь то, что я говорю, по существу правильно! — не унимался Александр.
— Да, по существу правильно. Но как говорит мой духовник: лучше милостыню не подавай, да только людей не осуждай!
— Я не осуждаю, я выставляю нравственную оценку, — поправил Шумилова молодой оппонент.
— Вы делаете это со страстью, с пылом горячего молодого сердца. А надобно — с холодной головой, — возразил ему Шумилов. — Легко судить других, да только кто мы такие, чтобы судить? Карабчевский толковый, думающий юрист, понимающий толк в сыскной работе. Это, видимо, наследственное. Вы знаете, что его дед был полицеймейстером Крыма?
— Тем более! — воскликнул Александр. — Вы посмотрите, что получается: дед обласкан властью, выпестован ею, а внук, подобно жуку-короеду, эту власть ничтожит.
— Оттого, что Карабчевский защищал некоторых одиозных деятелей, он, как человек, хуже не становится. В конце концов, даже закоренелый преступник имеет право на компетентного защитника. Вы не возражаете?
— Против этого — нет.
— А Карабчевский как раз и есть тот самый защитник. Он нивелирует закон, делает его равно применимым как к преступнику, так и к преследователю. Хорошо, что он таков, каков есть. Было бы много хуже, если б он оказался другим: лояльным к власти и расшаркивающимся перед окружным прокурором. Не нужны России такие адвокаты, видит Бог, не нужны!
Без проволочек закончив свои дела в «Обществе», Шумилов уже в начале одиннадцатого шагал к Малой Садовой, где в своей конторе Карабчевский назначил ему встречу. Отыскав нужный адрес, Шумилов понял, что явился слишком рано. Не желая показаться человеком дурного тона, он с десяток минут простоял на углу Итальянской улицы, наслаждаясь благодатью теплого осеннего дня.
Наконец, ровно в половине одиннадцатого Алексей Шумилов переступил порог пятикомнатной квартиры в бельэтаже, которая служила конторой присяжного поверенного Карабчевского. Визитера встретил тот самый юноша, что давеча доставил Шумилову конверт. Не мешкая, молодой человек проводил его в кабинет адвоката.
Карабчевский, смуглокожий, с копной вьющихся черных волос, доставшихся в наследство от турецких предков, усадил гостя в объемистое кожаное кресло в углу кабинета, устроился в таком же кресле напротив, подчеркнув тем самым доверительность предстоящей беседы.
Шумилов и Карабчевский являлись людьми одного поколения, обоим было чуть за тридцать, они были одного воспитания, одного круга общения, каждый мог гордиться пройденным путем, хотя следовало признать, что у адвоката на этом пути денег и роз было все же поболее.
