— Николай Платонович, вы просто обязаны провести полчаса с госпожой Раухвельд. Она мне не простит, если я не приведу вас к ней. Вы обречены попить с нами чаю.
Весь следующий день Шумилов с нетерпением посылал горничную Клавдию за газетами. Ни в утренних, ни в вечерних новостях ни единым словом не упоминалось о событиях, связанных с делом Мироновича. Алексей удивился, потом встревожился.
Правда, его несколько успокоило то обстоятельство, что никто из сыскной полиции не явился его арестовывать. По крайней мере, сие означало, что какой-то компромисс интересов между Путилиным и Карабчевским достигнут.
Ничего в прессе не появилось и через день. Это молчание правоохранительных органов о деле, широко известном и весьма скандальном, показалось Шумилову до того странным, что он написал короткую записку Карабчевскому с просьбой сообщить последние новости.
Мальчик-посыльный вечером тридцатого сентября принес Алексею Ивановичу конверт с ответом присяжного поверенного. Текст оказался весьма лаконичен: «Дамочка явилась в три часа пополудни 29 сент. Сакс до сих пор не может опомниться, истово проверяет сказанное ею. Дано распоряжение не допустить утечки сведений в печать. Вопрос в том, надолго ли его хватит?»
Ироничный тон вопроса свидетельствовал о хорошем расположении духа автора. Шумилова это успокоило: значит, всё идет как надо.
К Шумилову каждый день приходил доктор, обрабатывавший порезы и менявший бинты. Если в первую ночь Алексея лихорадило, то в дальнейшем температура не повышалась, угроза заражения крови миновала, и он уверенно пошел на поправку. За время вынужденного сидения дома Шумилов перечитал первый том «Истории Рима» Теодора Моммзена. Древний мир и латынь он находил необыкновенно увлекательными и с удовольствием тратил время на литературу, в той или иной степени посвященную этим предметам.
В первых числах октября Алексей начал совершать первые осторожные прогулки, сначала до излюбленного книжного магазина на Бородинской улице, а потом и подальше — до Невского проспекта и обратно. Госпожа Раухвельд подарила ему трость, на которую он мог солидно опираться во время своих моционов.
Раны на ногах покрылись тонкой прозрачной кожей. Рассматривая ступни, Шумилов насчитал семнадцать больших порезов и даже удивился тому, как это он умудрился повредить ноги, сделав всего два или три шага по битому стеклу. Как-то раз он упомянул об этом при разговоре с Мартой Раухвельд и услышал в ответ странную фразу:
