Убили кошку. Наповал. Не мяукнула.
Расстреляли стеклотару. Покурили. Закапало.
— Ништряк, — сказал Игорек.
Пацаны завозились и стали идти по домам.
Ванька еле доплелся до кровати. Упал и заснул.
Снился ему серый предрассветный пустырь, черный пруд, покойница кошка и никого, никого рядом.
Серые ряды облаков — цепь за цепью
На поминальный день к кладбищу шли от двора ко двору и пели псалмы. Собирались и таким макаром поднимались на кладбищенский холм, где врезанный в землю стол стоял один за всех.
Кузьминична пела чисто, но сегодня ей не хватало воздуха.
Влажный ветер целовал залысины отца Валентина. Набрякшие мешки под глазами и неважные зубы создавали впечатление неопрятности и скрытых пороков.
Говорил с народом мягко, и видно было, что скорбел.
— Сердечный у нас батюшка, — говорила вполголоса Кузьминичне молочница Верка, — попадью ему надо.
— Да разве что, — отвечала Кузьминична, — разве что.
Повесть о трех мертвецах
Когда Влас чистил картошку, он любил напевать сарабанду. Ее здорово играли в баре «Арлекин» хромой скрипач и муж его, красивый гитарист из новых.
Этот мальчик, которого все почему-то называли Саньё, был угрюм и доверчив. Влас как-то подарил ему ружье фирмы «Бенелли». Зачем подарил — отдельная история, но потом тот пошел наверх, в гримерную, и застрелился.
Вообще же, по воскресеньям, у Власа и картошка уже не шла. Он так и говорил:
— Не стоит у меня на картошку.
Старуха Эльза в такие вечера делала ему бутерброды. Это еще куда-никуда.
Поев бутербродов, трудно думать.
К тому же, и не о чем.
Мудрый Миха Михась в таком состоянии избивал подручных. Он, может быть, один только и понимал Власа, когда тот говорил, что на картошку у него не стоит.
— У тебя в сосках орехи, — говорил он любовнице и кусал в грудь. Тоска.
Эльза купила Власу красные туфли. Крепкие, не ношеные, как у Элвиса Пресли.
На даче у Михася Влас поставил их на кон и проиграл.
В этот же день любовница у Михася настроилась отравиться. Надела туфли Элвиса Пресли и наелась какого-то дерьма из аптечки.
«Скорая» приехала, а Влас смотрит — на покойнице красные мужские туфли.
— Масенька, эти туфли я помню из позавчера.
— Пускай носит, — сказал Михась, — уже осень.
Ехали по дождю и русским дорогам. «Опель» же — не до конца вездеход. Стали у Булычина или Бутырькова. Хоть плачь. Влас выходит из машины, видит — дрова.
— Дрова, — говорит Михасю, — трактор нужен.
Михась вылез, и пошли в Бутырьково или Бурыкино. Пять верст.
Зашли к хозяйке ухи поесть и согреться. О себе рассказали, выпили водки. Уха была без рыбы, а вот пироги удались.
