Влас смотрел на тетку. В голове что-то звенело, и сильно болел живот.
Тойра неспешно помыла руки, вытерла их полотенцем. Холодным от воды пальцем потеребила Власу причинное место.
— Хороший парень, — одобрила она маленький и сморщенный пенис, облепленный двумя крохотными яичками.
— Тетя, — сказал Влас, — не надо.
Тойра потерла руки, перекрестилась, постояла, глядя в икону, и взялась за топор.
Топор взлетел высоко вверх. Безобразное от ярости лицо тетки наплыло на Власа. Желтый тусклый свет замерцал. Вцепившись в икону, он чувствовал усилившуюся стократ боль живота, громкие удары осеннего дождя по стеклам, шелест низких и корявых абрикосов во дворе, звон колодезного ведра, в которое бьется толстая потемневшая цепь, шорох крови, холод серебра.
Тетка остановила полет топора у самой кожи, и дала лезвию прикоснуться крестообразно к ноге. Второй взмах. Третий. Она будто приноравливалась каждый раз, еще точно не рассчитав место удара.
Кажется, к третьему взмаху он потерял сознание, однако икона в его руках стояла, а желтый свет, проникая сквозь забытье, снился ему.
Через какое-то время в дом вошел отец. Хлопнула дверь, Влас открыл глаза.
— Помой щенка, — равнодушно сказала Тойра и вместе с топором ушла на двор.
Отец грел воду. Прямо в постели, на железной прогнутой сетке, выдрав из-под Власа загаженное белье и матрас, мыл сына. Тойра уехала на следующий день, напрочь отказавшись от денег, от благодарностей. Все ей было не так, всем она брезговала. Через две недели Влас почувствовал ноги и встал…
— Болото у тебя, тетя, будто больше стало, — говорил Влас Тойре утром на следующий день.
— А чего ж, — соглашалась тетка, — времена благодатные.
— Может, ко мне, — продолжал Влас, — у меня простор, и живу я один.
— Дурень ты, — скорбно ответствовала тетя, — потому и один. А я дураков не люблю.
— Дурень, — соглашался Влас, — но мирный.
— Мокрый ты, — улыбалась ведьма, — как тридцать лет тому обделался, так до сих пор высохнуть не можешь.
Уезжал Влас задумчиво. К вечеру, добравшись до станции, с официанткой Марьяшей в «Ротонде», облупленной пристанционной столовке, пил коньяк. Тетку забывал быстро.
Перед выходом на перрон наблюдал, как жена в присутствии мужа била по лицу любовницу.
Любовница стояла глупая и молодая, а жена была старая и нервная. Муж стоял чуток вдалеке и курил.
— Отпусти ты душу его, сука поганая, — кричала жена.
— Каждую неделю дерутся, — ровным голосом объясняла растрепанная Марьяша Власу, — мы тут уж все попривыкли. Что главное, — добавляла Марьяша, глядя на Власа влюбленными глазами, — у молодой-то этих паскудников вся железная дорога, а приезжает морду бить только одна.
