Смотрите: в третьем классе я жил у бабушки с дедушкой в Новороссийске. У них тоже дом был многоэтажный, а именно трех, с шестью подъездами. В общем-то огромный мир! Пятьдесят две квартиры. Человек двести проживающих.
Но все-таки! В том бабушкином дворе все знали друг друга. Кто что собой представляет и чего стоит. А уж дети, особенно одного возраста плюс-минус пара лет, просто обречены были играть вместе.
И теперь возьмите наш дом ростовский. Квартир там было уже под двести. И проживающих, значит, как минимум полтыщи. Такую махину — пятьсот человек! — ни взглядом, ни мыслью уже не охватишь.
К тому же наш новороссийский дом был свернут крендельком, буквой «П», напротив — еще один такой же. От улиц их ограждал железный забор и ворота. Замкнутое пространство создавало уют. Внутри его располагалась площадка для игр с баскетбольными кольцами. Стояли гаражи, сушилось белье, имелось два палисадника и три скамейки, где вечно сиживали бабули. Росли абрикосовые деревья. Словом, типичный сталинский дом. Или, как говорили в те времена, чтобы лишний раз не поминать вурдалака всуе, «его еще пленные немцы строили». Уют в новороссийском дворе определенно был.
А в ростовском доме на Коммунистическом проспекте двора уже не имелось. Он был длинным, вытянутым, словно кишка, вдоль вышеупомянутого проспекта, как тошнотворный путь к тому самому коммунизму.
В тот дом мы с родителями въехали летом. Не все дети тогда разъезжались в пионерлагеря и по бабушкам. Многие оставались торчать в городе. И вот из только что заселенного дома выходили мальчишки — по старой памяти поиграть во двор. Но двор-то — отсутствовал!
А в доме все — новички. Значит, говоря сегодняшним языком, социальные связи еще не установлены. Никто друг с другом через школу не познакомился, оттого что стоит лето, и занятия еще не начались.
Вот и болтались мальчишки возле дома, каждый сам по себе, неприкаянный. Никому ведь не крикнешь: «Эй, Вовка! Выходи гулять!» Кому кричать? Где он, тот самый Вовка? Да и есть ли он здесь вообще?
И тут моей маме пришло в голову блестящее решение. Она вообще была всю жизнь — и до сих пор остается! — неугомонной. И любит не плыть по течению, но подлаживать жизнь под себя. Переустраивать ее.
Вот и тогда: текло жаркое ростовское лето. Не помню, почему мама в тот день оказалась дома, а папы — не было. То ли выходной, а отец, допустим, на дежурстве. А может, она просто раньше пришла с работы домой. Или находилась в отпуске. Не важно.
