Вообще разобраться в миропонимании художника как ничто другое помогают его предпочтения в художественной литературе; в записях белорусского писателя литература занимает совсем особое место. Брыль талантливый, доброжелательный и на редкость дотошный читатель. Среди его литературных пристрастий на первом месте, безусловно, находится Лев Толстой. Можно сказать, Брыль неоднократно «сверяет часы» по Толстому, он для него бесспорный моральный авторитет. Вот, например, цитата: «В последнем номере «Литгазеты» много о Чечне. Но лишь одна москвичка из киоска «Союзпечать», судя по всему, немолодая и интеллигентная, сказала автору заметки: «“Хаджи-Мурата” Толстого почитали бы, прежде чем вводить войска». И — трудно удержаться: «Вздрагиваю. и плачу. От простоты и ясности? Или от чего-то иного?.. Не впервые такое со мной при чтении толстовских «Акула» и «Прыжок» — теперь в хорошем переводе Скрыгана, не мешающем мне еще раз почувствовать оригинал».
Перечислить всех любимых Брылем русских писателей практически невозможно, по его заметкам часто можно вспомнить, что именно издавалось в те годы. Вот он в Кисловодске смотрит на цветущие вишни и вспоминает Лермонтова, в Старом Крыму — Грина. Постоянно, вторым после Толстого, присутствует на его страницах Чехов, к посещению домика писателя в Ялте тоже возвращается неоднократно. Отдельно необходимо рассказать об особых отношениях Брыля с Гоголем — объемистый том «Избранного» Гоголя был изъят в 1922 году при переезде семьи через границу (из России в Беларусь). Не хватило наличных денег на уплату таможенной пошлины, и отцу будущего писателя пришлось продать две книги — одной из них и было «Избранное» Гоголя. К счастью, такой же однотомник был, как вскоре выяснилось, у соседа — остался с тех пор, как в его хате стояли царские офицеры. Когда младший сын подрос и стал заядлым книгочеем, то Гоголя ему приходилось брать на время у соседа: «Пробовал как что-то невыразимо близкое и необходимое. страница за страницей, страница за страницей — за один раз никогда вдоволь не насытишься. И так это было хорошо — с чувством тихого беспредельного уединения. И предчувствие, неясное счастливое предчувствие красоты и силы слова».
Однажды, по собственным его воспоминаниям, юный книгочей передал чужую книгу почитать школьному товарищу, а сосед как раз явился за ней сам, и было очень стыдно: «Больше просить этот однотомник, так меня очаровавший, я не смел, а собственного Гоголя удалось мне приобрести только лет через пятнадцать.»
