— Такая же… — нехотя ответил Лопатин. Шорохов отвернулся к окну.
Спиртное Иван Иванович, по его собственным утверждениям, игнорировал. На базе это проверить было трудно, но Шорохов не сомневался, что так оно и есть, пьяного Иванова он не мог и представить. С женщиной Иван Иванович пал, когда иные уже познали в группе всех и пошли познавать по второму кругу. Что же касается музыки, то к любым ее проявлениям Иванов был глух.
“В школе операторов он учился, — отметил Олег, — но, кроме меня, его никто не помнит”.
Шорохов уже привык периодически обнаруживать у себя мелкие провалы, но это было что-то иное; противоположное.
“И это скорее плохо, чем хорошо”, — подытожил он чьими-то чужими словами.
— О чем речь? — запоздало поинтересовалась Рыжая.
— Девка безумная, это да, — сказал Олег. — Но в школу-то ее взяли…
— Туда много кого берут… — Лопатин хлопнул себя по коленям и встал. — Последнее время все больше швали попадается… Да, — вздохнул он, оборачиваясь на Ирину. — Одна шваль.
Тренькнул курок станнера, и Рыжая, прислонившись к холодильнику, осела на пол. Затем беззвучно сработал корректор, и визит незнакомцев исчез из ее жизни, как до этого исчезла школа.
Лопатин подтолкнул Олега к двери. Техники и двое “санитаров” были уже в квартире.
— Она их увидит, и ее придется закрыть еще раз, — проронил Шорохов.
— Еще не раз и не два, — ответил Лопатин. — Пока с легендой все не утрясется… Это не совсем просто.
Олег спускался по лестнице, а в голове все вертелась одна и та же фраза. Он ведь тоже пришел в Службу недавно, а значит, “шваль” — это в определенном смысле и про него. Олег внутренне сопротивлялся, но аргументы попадались какие-то неказистые.
Жизнь до школы он вспоминал с трудом и без особого желания. Двадцать семь лет, и двадцать восемь специальностей — из них ни одной профессии. Месяц тут, годик там… Немножко бармен — ровно настолько, чтобы не путать текилу с абсентом. Немножко валютный кассир: рубли и евро в ультрафиолете светятся по-разному…
Писал стихи и верил, что это серьезно. Собирал компьютеры, но получалось хуже, чем у китайских зэков.
Он многое знал и умел, но все это знал и умел любой. Он и жил как-то по чуть-чуть, и даже память об этой жизни была поверхностной, почти ненастоящей. Двадцать семь лет, со скидкой на бессознательное детство — лет пятнадцать. Тоже немало… Да еще как немало-то! Пятнадцать лет тумана. Не каждому такое дается… Наркотикия? Нет. Пробовал кое-что легенькое… Только пробовал. Чтобы втянуться, не хватило целеустремленности.
