Странно, но простое слово “холодно”, сказанное Асей вскользь и между прочим, вызывало у Олега больше переживаний, чем все его смутные пятнадцать лет. Или даже двадцать семь… Тот приснившийся комар и то простое слово — они были как вспышка, после которой началось что-то осмысленное. Неужели вербовщики из Службы могли пройти мимо? “Эта работа изменит твою жизнь к лучшему…” Неужели они могли его не заметить? “В твоих руках будет власть…” Могли оставить его погибать “…и увидишь, что будущее уже состоялось”. …бросить его там, в толще бетонного столба…
— Чего пригорюнился? — спросил Лопатин, выходя на улицу. — Ирину жалко?
— Кого?… А-а… Нет, все-таки, Василь Вениаминыч, я считаю этот тест вредным, — сказал Олег.
— Ну вот… — хмыкнул шеф. — Ты уже имя-отчество сокращать мне начал. Недолго твоя лояльность продержалась… Ничего, вам с Прелестью простительно. А второго сорта мне не надо. Плюнь ты на эту Ирину, слышишь, Шорох? Недельку поквасит, реабилитируется, и будет нормальная гражданка. Как ты их?… “Замурованные”? Будет себе жить, а мы будем о ней заботиться — о ней и обо всем человечестве.
— Еще о времени и о Земле… — отрешенно добавил Олег.
Время близилось к одиннадцати, утро было холодным и ясным. На земле лежал свежий снег, тот самый, которому вчера так радовалась Прелесть. По снегу, почти не оставляя следов, шли люди, и каждый их шаг был уже сделан.
Синий “Вольво” медленно катился к перекрестку — внутри пела юная Пугачева, Лопатин постукивал пальцами по рулю, Шорохов тряс пустую зажигалку, а вокруг двигалось и жило человечество.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НИЧЕГО ЛИЧНОГО
Солнце поджаривало макушку и кажется, этот процесс близился к завершению Шорохов подумал, что если какой-нибудь шалун сбросит ему на голову яйцо, то оно не растечется а сразу прилипнет шапочкой-глазуньей. Кроме того, что Олег устал и не выспался, он еще был зверски голоден.
Докурив, он вылил в рот остатки кока-колы и поболтал пластиковой бутылкой, соображая, куда бы ее деть. Потом осознал, что бутылка куплена здесь же, летом двухтысячного, и зашвырнул ее на газон.
“Все ваше останется у вас”. Жидкость он, очевидно, перенесет с собой, но это еще не вторжение.
Олег откашлялся и взял новую сигарету. От курева уже тошнило, но отираться возле чужого дома совсем без всякого дела было неловко. Его и так наверняка успели принять за угонщика пасущего чью-нибудь тачку, благо достойных автомобилей во дворе стояло много. По вечерам их не менее достойные владельцы собирались в хоккейной коробке и играли в футбол. Родные спортивные костюмы, кроссовки за триста долларов и огромные колышущиеся мамоны — зрелище столь же смешное, сколь и жуткое.
