Я получил одну-единственную рану: укус в пятку; проходя через свод, наступая с трупа на труп, левая нога моя попала в промежуток глубиною в три или четыре трупа; человек, лежавший на самом низу и уже умиравший, схватил меня зубами за сухую ахиллесову жилу и вырвал кусок сапога и чулка; у меня только покраснела кожа, но не была содрана. Принц Ангальт, свидетель этого странного поранения, сказал мне: «Я с удовольствием буду рассказывать о вашей ране, но не говорите ничего вы сами, потому что вам не поверят».
Сераскир был взят в плен, но пощажен[61]. Принц Ангальт собрал свои войска, и, с ружьями к ноге, мы ожидали дальнейшего приказа князя, счастливые и удовлетворенные окончанием наших бед. За эти полчаса ожидания, когда мы уже не были в таком движении, как в течение двух предшествовавших часов, мы страдали от мороза, дававшего себя болезненно чувствовать, когда мы стояли на одном месте. «Какая досада, — сказал я принцу Ангальту, — что мы не придумали способа, чтобы доставить нам наши плащи. Пожалуй, умереть от мороза еще печальнее, чем быть убитым». Не успел я окончить своего размышления, как тот лакей-поляк, которого я захватил проездом через Варшаву, подал мне мой плащ. Он счел себя обязанным (без приказания), молча, последовать за мной на приступ, как бы он сделал, если бы я отправился в столице в театр.
Невозможно постичь подобную черту точности и верности и невозможно умолчать о ней: кто бы еще, принадлежащий к какому угодно классу, был бы способен на столь бескорыстное поведение, на столь смелый поступок и по доброй воле?
Принц Ангальт получил приказ отвести свою колонну обратно в лагерь. Очень немного войск было назначено занять город, который следовало очистить от трупов, чтобы не подвергать опасности солдат на квартирах. Потребовалось несколько дней, чтобы жители, спасшиеся от резни, перенесли мертвыхна середину лимана, потому что земля настолько промерзла, что нельзя было их похоронить. Они оставались на льду при устье реки до первой весенней оттепели. Тогда вода своим течением увлекла их в море вместе со льдинами. Вид этих ужасных тел на поверхности лимана, сохраненных морозом в тех положениях, в каких они умирали, представлял собою самое ужасное, что только можно вообразить. Мороз предохранял нас от вредного воздуха, следствием которого неизбежно было бы опустошение в войсках от заразы.
Распоряжения князя Потемкина относительно приступа были очень хороши, о чём легко было судить, подробно осмотрев окружность окопов. Французский инженер Лафит, отозванный из Очакова до начала кампании г. Шуазелем, послом в Константинополе, не успев довести окопов до вод лимана, поставил знаки. Промежуток, оставленный по его вине между берегом и окопами, дал возможность завладеть городским бастионом и благоприятствовал пробитию бреши и эскаладе. К тому же, вследствие того, что в окопах находилось меньше 30000 человек, некоторые места были слабо защищены, а в городе было только 14000 воинов. Это-то и обеспечило успех всех атак, как в предместье Гассан-паши, так и на окружности окопов. Сераскир хотел выставить сопротивление по всем пунктам, а потому и оказался по всем слишком слабым. Тем непонятнее становятся те 6 месяцев, которые употребил князь на подобного рода осаду. Так как город не имел никаких внешних укреплений, кроме окопов, то при открытых траншеях достаточно было двух недель; тем легче было атаковать до доставки подкреплений, которые флот высаживал, как мы это видели, в несколько приемов. Мне кажется, я уже говорил о том, что в продолжение 6 месяцев проходил редкий день, когда бы не работали над каким-нибудь укреплением против города, и требовалось больше ловкости на то, чтобы продлить осаду, чем на то, чтобы окончить ее в 3 недели.
