— Изголодался? — опять спросил Максим. — Будем сейчас щипать копалуху или картошкой заправишься? С салом. Ели мы тут.
Он понизил голос и через плечо оглянулся на дальний угол избы, в котором стояли неподалеку одна от другой две железные койки. На той, что была в самом углу, спал человек, натянув одеяло на голову, а на ногах у него поверх одеяла лежал еще и полушубок, хотя от чугунной печки сухой, каленый жар разливался по всей избе.
— Картошка? Давай! — жадно сказал Михаил. — Я сейчас сам себя проглотил бы, до того в животе пусто. А кто это на моей койке спит? — и мельком покосился в другой угол, где в ряд стояло несколько пустых топчанов, очевидно, для случайных ночевщиков.
— Да, понимаешь… с метеопункта, — словно бы этим все объяснялось, ответил Максим и понес со стола на чугунную печь большую сковороду с картошкой — разогревать. Медный чайник стоял там еще до прихода Мишки, бурлил и выбрасывал через носик крупные капли, которые горошком скатывались на пол с горячего чугуна. — Я, понимаешь, думал, что ты уже где-нибудь… неживой. Все нет тебя и нет.
Михаил выгреб из-под своей койки, на которой спал посторонний, рваные полуботинки, годные только для дома, и заковылял к печке, ворча: «У-ух, вот когда заломило пальцы!» Он уселся на скамейку и начал стаскивать валенки, разматывать портянки и растирать закоченевшие ступни ног.
— Неживой! — подмигнул он Максиму. — Была нужда! Я, брат, дорогу хотел спрямить, да забрался в такие каменья и бурелом, что лыжи чуть не поломал и вообще чуть к черту голову не свернул. Пока было светло, знал хотя куда идти, а стемнело — до луны тыкался по тайге, как с завязанными глазами. А мороз, говоришь, пятьдесят? Вот, брат, романтика! Копалуху, знаешь, как застрелил? Это еще днем. В снегу зарывшись сидела. А я с горы с разгона прямо на нее наехал. Потеха! Она крыльями шевелит, ворочается в сугробе, мне показалось — медведь! И вот в точку успели оба: она из снегу выскочить, я двустволку с плеча сорвать. Ну, а в капканы ничего не попало. Хоть бы след чей встретился! Вся тайга будто вымерла.
Максим ножом ворошил картошку на сковороде.
Михаил порывисто раздувал ноздри — так вкусно било в нос жареным салом.
— Так оно и есть. При таком морозе обязательно все вымирает, — сказал Максим и переставил смачно журчащую сковородку на стол. — Я тебя предупреждал: не ходи.
— Не ходи! А я, брат, так считаю: для человека погода значения не имеет. Что тебе когда положено, то и делай. В мороз ли, в пургу. Силу характера иначе как приобретешь? Стоило нам с тобой ехать сюда, если только возле печки отсиживаться, — он всунул босые ноги в полуботинки и перебрался вместе со скамейкой к столу.
