Жан заметил, что все — начиная от капитана и до самого последнего механика — встречали своего товарища с улыбкой, в которой сливались воедино ирония и нежность; эта улыбка стала еще более широкой, когда Тели окликнул вновь прибывшего:
— Бертье, вы что, привезли нам сверху вечный двигатель?
Через шлем донесся голос, который вызвал у Эрбийона, он и сам не знал почему, чувство сердечной нежности. Этот голос обладал наивной чистотой, притягательным простодушием, которые придают очарование детскому выговору. Он произнес:
— Извините меня, господин капитан. Я абсолютно позабыл о времени. Во Рву каннибалов я заметил какое-то белое пятно и хотел во что бы то ни стало его определить.
— Ну и как, получилось?
— Не удалось, господин капитан, останется на следующий раз.
Марбо многозначительно покачал головой.
— Пьер, Пьер, ты меня позоришь, — сказал он.
— Но, толстяк, — пылко возразил Бертье, — ты только представь себе…
— Нет, нет! — воскликнул Тели. — Вы до ночи не закончите ваш разговор. А мы хотим есть. Бегите на участок, составьте рапорт и приготовьтесь к расплате за опоздание.
Дешан, старательно обследовавший свою машину, провел по лбу покалеченным пальцем и заметил:
— Этот вылет нам недешево обойдется. Четыре пробоины в крыльях.
— Четыре бутылки, — сказал Тели. — Вас что, побили?
Жан встрепенулся.
— Нет, — ответил Дешан. — Скорее всего, это — черное ядро.
— Вот вы и в курсе дела, Эрбийон! — воскликнул капитан. — По пузырю за каждую пробоину, полученную на линиях.
— А вы знаете, — проворчал Марбо, — этот безбожник и не думает шутить. Даже если на это уйдет все ваше денежное содержание!
К концу своего первого дня, проведенного в эскадрильи, Эрбийон вернулся к себе в комнату, качаясь от усталости.
Разговор, при котором он присутствовал за столом, все еще отдавался у него в ушах нескончаемой канонадой; десяток лиц, накануне еще незнакомых, с навязчивой точностью всплывали в его воображении. Он попытался к каждому из них приставить его имя, но у него ничего не получалось. С теми, кого он впервые увидел на летном поле, ему еще что-то удавалось: он помнил капитана, толстяка Марбо, Дешана, человека с лицевым ранением, Бертье и его детский голос, затуманенный взгляд!
Он помнил также «доктора», пилота-врача, у которого нашивки в виде золотых крылышек были прикреплены к бархатным обшлагам гранатового цвета. Его еще долго преследовал один образ: орлиный нос, свисающие усы — состарившийся д'Артаньян, и другой — гладко выбритый, надменный и бледный.
