Радж посмотрел на свои ладони:
– Руки у меня сильные очень. В жизни я совсем не драчун. А тут…
– Ну да. – Лайон кивнул, будто соглашаясь. – Тут придушишь его слегка, он и заговорит.
Индус поднял на О’Рэйли озадаченный взгляд.
– А чего его душить, если можно влепить разок, он и расколется?
– Но вас же даже звали так – «душитель»?
– Это что еще за дерьмо? Извините… Кто меня так звал? А!.. – вдруг догадался Сетх. – Теперь я понял. Да, уважаемый господин, меня звали «душитель». Но к службе это отношения не имело. Дело в том, что я очень неплохой борец. Не в общем смысле, а в спортивном. А в армии проводятся такие соревнования по боевым единоборствам. Там знаете как? Вы про бои без правил слышали? Ну, вот примерно такой коленкор… И я был в нашем подразделении чемпионом, можно сказать. Мне равных не было. – Сетх с гордостью указал на стенд, где стояли три золотых кубка с фигурами борцов. – А побеждал я чаще всего, применяя прием на удушение. Мне он казался всегда самым гуманным – не надо человека избивать до крови и выводить из строя грубым физическим вмешательством… Поймаешь на прием – жмешь потихоньку. Пока судья не остановит, а чаще этот, которого душишь, стучит тебе по руке. И все – бой закончен. Так что в этом смысле я – душитель, вы правы.
– Значит, я не так понял то, что Брюс говорил…
– Эх, Брюс!.. – Радж пожал плечами. – Да, теперь я уже совсем все понял. Значит, это он вам сказал про душителя… Вот что, он славный парень, и, раз уж у нас такой разговор, скажу – он звал меня здесь в свою команду. Я отказался, конечно. Он виду не подал, но наверняка обиделся – я тогда так и подумал. Послушайте! – Радж сильно сжал ладонь в ладони. Отпустил. – Вы ведь прекрасно понимаете, что те, кто прошел войну они к мирной жизни приспосабливаются с трудом. Вы же знаете, что, по статистике, дня не проходит, чтобы кто-то из ветеранов не покончил жизнь самоубийством? Знаете? Тогда какие вопросы? Мне повезло – у меня большая семья и крепкая. Мне не дали тут особенно раздумывать и тосковать. Вот я в бизненсе, работаю, с вами беседую, на рыбок смотрю, деньги считаю. Убивать других или себя у меня никакого желания нет.
* * *
В доме Хасане стояла тишина, но не благостно-умиротворенная тишина уик-энда, а тишина напряженная, которая, кажется, в любой момент вдруг взорвется или почти истерическим криком, или женским пронзительным плачем, или звоном разбитого стекла… Нехорошая была тишина.
И Хурам Хасане после вчерашнего возвращения с Леборнами из поездки с осмотром их нового владения ходил мрачный и погруженный в себя. И было отчего – жена, позвонившая ему, когда они так расслабленно и изысканно дегустировали вино, сказала, что их сын Ариф снова сорвался. Хасане даже подробностей по телефону не стал узнавать – практически прервал поездку, сославшись на плохое самочувствие жены, завез Леборнов домой, и, поулыбавшись на прощание и сказав друг другу что-то общепринято-приятное, они расстались. Хурам, всю дорогу слушая восторженное щебетание Джейн и не всегда вовремя кивая головой в подтверждение ее слов, думал о том, что его ждет. Что его опять ждет! Сперва поиски сына в каком-нибудь грязном притоне. Хорошо, если в том, хозяину которого давно заплачено вперед как раз на случай таких срывов Арифа. Кажется, это он позвонил Хасане домой. Надо будет взять сына, который, как всегда в таких случаях, станет улыбаться мерзкой пьяной улыбкой. И еще чего доброго полезет целоваться и выражать свою любовь и признательность. Да, вспоминал Хасане сочувственные монологи врачей, да, так лучше, чем если бы Ариф становился агрессивным и хватался за нож. Но все равно – мерзко. Мерзко, позорно, страшно. А самое главное – безвыходно.
