«Вперед! Прыгай!» — вскрикнул Алексей, и отец почувствовал, как тело сына выгнулось, словно и в самом деле приготовилось к прыжку.
Бережно, но твердо приподняв и прижав его к себе, он сказал тихонько:
— Алеша, Алеша! Сынок!
— А! Что?
— Это я. Ты кричал во сне. Тебе больно?
— Папа?.. Что-то снилось… Такое…
— Какое?
— Опять нога болит… и в паху…
— Что там у вас? Алеша? Ники?
«Ну вот, и ее разбудили. Это все духота», — подумал он.
— Ничего особенного. Алексею приснился дурной сон. Он кричал.
— Нет, это невозможно. Пусть они дадут хоть огрызок свечи, если не разрешают лампу.
— Хорошо. Я сейчас схожу.
Кровать скрипнула, и он понял, что она встала и идет сюда, к ним. Он протянул руку вперед и водил из стороны в сторону, как при игре в жмурки.
Она наткнулась на его ладонь, он усадил ее рядом и встал.
Алеша опять застонал.
Государыня стала гладить лицо сына, мягкие волосы — родные, ласковые.
— Сыночек, милый мой, сейчас боль пройдет. Папа позовет Евгения Сергеевича и принесет свечу.
Государь встал, тихонько открыл дверь в соседнюю комнату, где спали четыре княжны. Дверь из этой комнаты в столовую снята — так приказал новый комендант Юровский. Девушкам разрешено лишь повесить занавеску в проеме двери. Никакие возражения, даже самые бурные, не помогли.
У двери стоит деревянный диванчик, на котором спит охранник. «Так. Разбудить охранника или самому пройти в комендантскую?». Комната начальников находится позади гостиной и зала, которые разделены аркой.
Дверь в комендантскую слегка приоткрыта. Тонкая полоска света падает на паркетный пол зала. «Не налететь на стулья, не стукнуться о стол». Ни с кем из новых охранников, кроме коменданта Юровского, государь познакомиться не успел. Сменилась вся внутренняя охрана. Среди прежних, хотя и сильно пьющих, изрыгающих похабщину и дикие, варварские слова, все же попадались человеческие лица с нормальными глазами, в которых многое можно было прочесть, в том числе и сострадание. Среди новых охранников не было ни одного русского. Как понял государь по их репликам, словам, которыми они перекидывались, это были австрийцы и немцы. Двое или трое, насколько успел понять Николай Александрович, были латыши.
Были и другие интернационалисты — венгры, еще какие-то наемники, угрюмые и молчаливые. Замена охраны, суета и беспокойство, отрывистость фраз, которые бросал Яков Юровский, — все говорило само за себя, и государь боялся одного: лишь бы семья не догадалась, что происходит.
