Скорее этот Помгол сам от голода сдохнет.
Невестка деда Кузьмы, Василиса, варила кору. Весной и в начале лета травки выручали. Оставалось немного муки, картошки. А теперь ничего нет — даже картофельные очистки съели.
— Пойдем-ка, Василиса, в горницу. Богу душу отдает Прокофий.
Василиса худа. Сарафан висит на ней, как на чучеле огородном. Скулы выперли, щеки ввалились, глаза горят нездоровым огнем.
Вся семья сгрудилась около Прокофия. Дед Кузьма поставил икону Богородицы в изголовье кровати и начал молиться.
Прокофий смотрел на родных измученным взглядом. Был он человеком добрым, исполнительным — все делал, что власть велела.
Когда дед Кузьма закончил читать молитвы, Прокофий сказал:
— Уходите. Тут одна смерть!
— Куда уходить-то?
— В Самару. Там храмы остались. И ты, тятя, может, работу найдешь.
Они посидели около Прокофия в молчании. Потом каждый пошел по своим делам: Василиса — доваривать суп из коры, дети — искать зернышки, а дед Кузьма — сколачивать гроб.
Назавтра Прокофия похоронили, и дед Кузьма стал собираться в дорогу. Взял с собой самое дорогое — лучший инструмент. Детям мать собрала одежду, а сама идти отказалась:
— Тут я родилась, тут и умру!
Дети расстались с матерью без слез. Да и у нее слезы все высохли. Поцеловала, перекрестила и сказала:
— Сбереги их, тятя!
— Не боись. Прокофий-то верно сказал: где храм — там народ православный, выручит. Последней корочкой поделится. Лучше бы шла с нами!
Но Василиса оставить родной дом не смогла.
Дед Кузьма путь держал в Самару. Почему в Самару, он и сам толком не знал. Оренбург ближе, там тоже храмы есть. Но сын сказал «Самара», и как-то само собой решилось, что туда и надо идти, пусть и дальняя дорога.
Шел дед Кузьма бодро, пел: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…»
— И сущим во гробех живот даровав, — тоненько, как птички, подхватывали Паша и Варя.
— А помнишь, дедушка, как на Пасху-то дождик был, помнишь?
— Как не помнить! — дед так и расплылся в улыбке. — До нитки вымокли, а никто не ушел!
Девочки засмеялись, вспоминая радостную Пасху.
Ждали тогда отца Никодима, уже после праздничной службы, чтобы он освятил куличи, яйца, пасхи. Вся деревня стояла у церкви, все с узелками и корзинками.
И тут внезапно начался ливень.
Прежде никогда такого не было, а тут потоки дождя обрушились с неба. Переполошились, испугались, а потом кто-то громко крикнул: «Ух ты, за шиворот льет!»
И засмеялся кто-то, смех перекинулся дальше. И, закрывая торбочки, узелки, корзиночки, смеялись православные, прижимаясь к стенам храма, как к матери родной, радуясь сильному весеннему дождю, жизни, Воскресению Христову.
