Тут он вспомнил Катю.
«Вот и купят ей конфеток… И оденут… Ну разберется Капа».
Он достал из кармана кредитки и положил их на кружево. Прижал вазочкой. Икону Богородицы, вынув из мешка, поставил в изголовье кровати, прислонив ее к ночнику, который стоял на этажерке.
«Это Иверская? Нет, не Иверская. И не Казанская… А, забыл я все… Капе она нужней. Пусть сама молится, а я…»
Надо бы ему перекреститься, но он не догадался — действительно, все забыл.
Геннадий все еще стоял у окна в большой комнате.
— Прощай! — Иван торопливо прошел к двери.
— Счастливо тебе! — Геннадий деланно улыбнулся.
— Что? А, ладно.
Капитолина проводила брата до калитки.
— Помни, что я тебе сказала.
— Ладно, Капа… если со мной что-нибудь…
— Я буду молиться за тебя.
— Ладно. Ну все, я пошел.
Он суетливо дернулся, неловко махнул рукой на прощанье и пошел вперед, не оглядываясь.
На крыльцо вышла Катя:
— Мам, а мам, он заболел?
— Заболел…
Иван решил идти на вокзал. Времени достаточно, извозчик ему не нужен. Солнце миновало зенит — сейчас, должно быть, часов пять. Уже не так жарко. Можно, пожалуй, зайти в какой-нибудь трактир. Как советовал Медведев. Но тут он вспомнил, что деньги оставил Капитолине. Порывшись в карманах, он нашел несколько кредиток — это от жалованья деньги, выданные накануне убийства. Как у них все рассчитано — вот вам на убийство, а вот награда после убийства. Так и положено…
Тридцать сребреников — 415 рублей.
Если быть точным, «докласть», как сказал Пашка, надо было не четыре или пять копеек, а по 38. То есть каждому выдать по 415 рублей 38 копеек.
Если 38 копеек помножить на 26, будет 988 копеек, то есть 9 рублей 88 копеек. Эту сумму зажилил Пашка. И правильно сделал, раз никто, кроме него, Ивана, «арихметику» не знает. А Иван, стоя в карауле, сосчитал — из любопытства. Вернее, для того, чтобы еще раз убедиться в том, что Пашка — вор. Видели, как он украл деньги из книги царя. И тут не удержался от небольшой, но все же суммы.
К вокзалу надо идти по Вознесенскому проспекту. Но стоило ему подумать, что придется идти мимо «Дома особого назначения», как в животе внезапно забурчало, к горлу подкатила тошнота.
Он поспешно свернул в какой-то проулок, быстро подошел к забору, упершись в него рукой.
Его вырвало. Потом еще и еще — долго, изнурительно.
Отдышавшись, он с трудом пошел вперед, отыскивая место, где можно было бы присесть, умыться. Оглядевшись, он понял, что находится на краю города. Одна тропа вела в лес, другая влево, к холму, за которым, по его предположениям, должны начинаться улицы города. Он попал в лес и скоро вышел на полянку, на краю которой текла полуиссохшая речушка. Сбросив мешок, он умыл лицо. Набрал воды, попил.
