Величественна нелепая черная фигура однорукого верзилы, упорно бредущего по глубокому снегу к поселению каторжан; преодолены не только огромные пространства,— преодолена многолетняя инерция безрадостного и бессмысленного существования.
Рок, преследовавший Макабели, оказался побежденным только тогда, когда потомки Кайхосро нашли в себе силы сломать панцирь себялюбия и ужаса перед жизнью, увидели зависимость своей судьбы от судеб других людей, исторических судеб своего народа.
Помните, в доме Макабели часто звучали слова о бессмысленности добра, обыкновенной доброты, об их расслабляющем влиянии на человека. Когда же в романе говорится: «Неужели же доброту нужно расходовать так же бережно, как хлеб, воду и соль, и излишек ее так же вреден, как неумеренное потребление хлеба, воды, огня или соли?» — эти размышления воспринимаешь не только как знак духовного прозрения настрадавшегося человека, но и как знак, символ бесконечной способности человека вообще к нравственному возрождению, к восстановлению его души из пепла неверия.
От горького страдания за людей к сознательному стремлению коренным образом изменить их жизнь пришел герой Отара Чиладзе. Оценим принципиальное значение этой эволюции.
Повествование о событиях трехтысячелетней давности подернуто неизбежным романтическим флером. Писательская работа в сфере античного мифа — признак крепнущего национального самосознания, попытка установить прямые связи национальной культуры с культурой мировой, общечеловеческой.
Роман о семье Макабели — это поиск нового социально-исторического контекста, в котором находится народ, давший писателю язык и мироощущение.
Отар Чиладзе не годится в утешители. Его взгляд на человека зачастую бывает скептическим. Это скепсис философа, ибо, проводя своих героев через жестокие испытания и потрясения, писатель проверяет пределы нашей, человеческой душевной и нравственной стойкости. «И всякий, кто встретится со мной...» — философский роман, убедительно доказывающий, что кропотливая переделка мира на справедливых началах и весь путь человека к обновлению нераздельно слиты в могучем потоке человеческого бытия.
Как раз в дискуссии о грузинском историческом романе мне уже приходилось касаться проблемы выбора и пути в мировосприятии современного литературного героя («Литературная Грузия» № 2. 1980).
Трудно уйти от мысли, что как раз усиленное внимание грузинской прозы к долгому, протяженному во времени пути человека сквозь меняющуюся действительность определило общесоюзное звучание книг, написанных в Грузии. Точно так же некоторое время назад в сознание широкого читателя уверенно вошла проза Прибалтики с ее озабоченностью проблемой нравственного выбора...
