И он увидал дона Гаэтано Алагона, который сидел на скамье подсудимых среди кучи злодеев, которые были хуже зверей.
Он рассказывал, как прекрасен был Гаэтано. Маленькому Гандольфо он казался божественным среди ужасных людей, окружавших его. И он описывал этих бандитов с их дикими свирепыми лицами, всклокоченными волосами и угловатыми членами. Он говорил, что при взгляде на них у каждого замирало в груди сердце.
И все-таки во всей своей красоте Гаэтано был страшнее этих людей. Гандольфо не мог понять, как решаются они сидеть на скамье рядом с ним. Из-под сдвинутых бровей он бросал на них сверкающие взгляды, которые могли бы пронзить их души, если бы у них были души, как у других людей.
— Кто вы? — казалось, спрашивал он, — что осмелились грабить и убивать, прикрываясь призывом к святой свободе? Знаете ли вы, что вы сделали? Знаете ли вы, что, благодаря вашему преступлению, схвачен и я? Я, хотевший спасти Сицилию! — И каждый его взгляд, брошенный на них, был их смертным приговором.
Взгляды его упали на вещи, украденные бандитами и лежащие теперь перед судьями. Он узнал их. Разве мог он не узнать часов и серебряных блюд из летнего дворца, святых изображений и монет, украденных у его покровительницы-англичанки? И когда он узнал все эти предметы, он с усмешкой взглянул на своих соседей. И усмешка эта говорила:
— Вы герои! Вы — герои, вы обокрали двух женщин!
Выражение быстро менялось на его благородном лице. Гандольфо видел, как лицо его вдруг исказилось невероятным ужасом. Это было, когда сидевший рядом с ним разбойник протянул свою окровавленную руку. Может быть, он заподозрил истину? Может быть, он подумал, что разбойники разгромили дом, где жила его милая?
Гандольфо рассказывал, как офицеры, назначенные в судья, вошли тихо, серьезно и молча заняли свои места. Но, говорил он, увидя этих важных господ, он немного успокоился. Он сказал себе, что они знают, что Гаэтано благородный дворянин, и не осудят его. Они не смешают его с бандитами. Кто же может поверить, что он ограбил двух женщин.
И знаете, когда судья вызвал Гаэтано Алагона, голос его не звучал сурово. Он говорил с ним, как с равным себе.
— Но, — продолжал Гандодьфо, — когда Гаэтано встал, ему стало видно площадь. А по площади, по этой самой площади, где теперь царят радость и веселье, двигалось похоронное шествие.
Это белые братья переносили тело убитой Джианниты в дом ее матери. Они шли с факелами, и ясно были видны носилки, которые они несли на плечах. В то время, как шествие медленно двигалось через площадь, можно было разглядеть покров, наброшенный на тело. Это был покров Алагона, украшенный пестрыми гербами и богатой серебряной бахромой. Увидя это, Гаэтано понял, что убитая была из рода Алагона. Лицо его покрылось мертвенной бледностью, и он покачнулся, словно готовый упасть.
