Донна Микаэла, бледная, в страшной тревоге, не спускала глаз с покрова на усопшем. Это был родовой покров с вышитым посредине громадным пестрым гербом, серебряной бахромой и тяжелыми кистями. Этот покров никогда не служил никому, кроме рода Алагона. Он лежал здесь, казалось, для того, чтобы донна Микаэла ни на минуту не забывала, что она потеряла свою последнюю опору и теперь одинока и беззащитна среди разъяренной толпы.
Тут кто-то пришел и сообщил, что пришла старая Ассунта.
Старая Ассунта? Что хочет старая Ассунта?
Да, ведь она произносит похвальное слово и причитает над усопшими.
Донна Микаэла велела ввести Ассунту. Она пришла в том же виде, как ее можно было видеть каждый день на соборной лестнице, просящей милостыню; она была в тех же лохмотьях, в том же полинявшем платке на голове и все с той же крючковатой палкой.
Невысокая, сгорбленная, подошла она, прихрамывая, к гробу. Лицо ее было все в морщинах, рот провалился и глаза потухли. Донне Микаэле казалось, что в ее образе в комнату вошли слабость и беспомощность.
Старуха возвысила голос и заговорила от имени супруги:
— Мой господин и супруг умер! Я одинока! Он, возвысивший меня до себя, умер! Как ужасно, что дом мой потерял своего господина! «Почему заперты ставни твоего дома?» спрашивают проходящие мимо. «Потому что глаза мои не выносят света, горе мое слишком велико, горе мое трижды велико», отвечаю я. «Разве так многих из твоего рода уже унесли белые братья?» «Нет, никто из моего рода не умер, но я потеряла своего мужа, своего мужа, своего мужа!»
Старая Ассунта могла не продолжать. Донна Микаэла разразилась рыданиями. Вся комната наполнилась плачем и стонами собравшихся женщин. Нет большего горя, как потерять мужа! Вдовы вспоминали своих мужей, а женщины, мужья которых еще были живы, думали о том времени, когда они останутся одиноки, когда они не будут иметь никакого значения, когда они будут всеми оставлены и забыты, потому что у них не будет больше мужа, у них не будет ничего, что дает им право на жизнь.
* * *
Дело было в конце декабря между Рождеством и Новым годом.
Опасность восстания все еще грозила, и тревожные слухи не прекращались. Рассказывали, что Фалько Фальконе собрал шайку разбойников и залег в каменоломнях, ожидая дня, назначенного для восстания, чтобы броситься в Диаманте и предаться грабежу и убийству.
Рассказывали также, что во многих горных городках народ возмутился, разгромил заставы у городских ворот и прогнал чиновников.
