Алмаз прочитал письмо, шевеля губами, и, как рана, зажглась в груди боль-тоска. Он спрятал письмо под подушку и, ни слова никому не говоря, выпил. Рыжий Вася обнял Алмаза:
— Ты не думай… я сочувствую… Ты же не виноват! Тебя втравили. Ты не сам. Я тоже крестьянин. Ты знаешь, какой я хитрый?! У-у, я хитрый. — От него пахло валерьянкой. — Но знаешь, правду тебе скажу? Глупые мы, которые из деревни. Но ты не горюй! Главное, чтоб не гадостно было… Мы трудяги. С нас мал спрос. Какой с меня спрос? — Он пожал плечами. — Можно, я тебя по-русски — Алик? Не горюй, Алик! Не горюй, Санька!.. Мы с тобой — деревня, и если че, ты на меня опирайся.
Выпили еще. Повело Алмаза, как в кузове на повороте.
— А почему у него коричневые глаза… а синие стали? — спросил Алмаз, вспомнив Кирамова.
— Все. Мальчик устал, — Илья Борисович и шофер Петя переглянулись.
Петя поднял обвисшее, очень тонкое тело Алмаза и отнес его на кровать…
…Он еле доработал до обеда. Его мутило.
Наташа-большая поздравила с чем-то бригаду и всех отпустила…
Когда он уже вышел из автобуса возле своего общежития и остановился, машинально взрыхляя носком ботинка свежий снег, то вдруг сообразил, почему отпустили: сегодня же тридцать первое декабря, ночью, наверное, будет Новый год…
Ему сразу захотелось попасть куда-нибудь в очень теплую, уютную комнату, где печь, где кошка мурлычет, где едой пахнет, где хорошие люди смеются и поют, но не было у Алмаза сегодня таких людей, а Нину он не мог видеть…
Алмаз зашел в столовую, увидел возле кассы красный плакат, до сих пор еще не содранный. Приблизился к нему, оглянулся — никто не смотрит, — медленно, треща бумагой, сорвал его и смял, сунул в карман.
Уже стемнело, хотя было всего лишь часов пять.
На улице падал и падал снег, синий, крупный, на перекрестке вспыхнула зелеными, красными, желтыми лампочками елка, и зазмеилась многоцветная стеклянная иллюминация над домами Красных Кораблей…
Куда идти? В свою комнату? Пить Алмаз не мог больше. Лучше умереть. Снова слушать выкрики Ильи Борисовича, доброго и старого человека?..
Одинокий, он брел по мостовой… Хоть бы чье-то участие, доброе слово. Больше Алмазу ничего не нужно. Только ни капли лжи.
Но как подойдешь к людям? Вот они — идут мимо тебя, едут, сидят в теплых комнатах. Но Алмаз не смог бы напроситься в компанию. Он всегда стеснялся чужих людей. Да и самолюбие не позволяло…
Он вспомнил про Таню Иванову, ту черную высокую девушку, у которой Нина стихи списала.
