– Эй! Ты что, вырубилась?
Аристид щелкает пальцами у нее перед носом.
Минуты тянутся одна за другой, а они мучаются от безделья. Они больше не отвечают за таджика. Они знают, что ждут зря, лишь выполняют бессмысленное бюрократическое предписание.
К ним подходит Эрик. От одного его присутствия им делается неловко.
– Ты умрешь от рака яичек, – сообщает Аристид.
Услышав это, Виржини не может сдержать улыбку, нервно всхохатывает, и Эрик с Аристидом тоже ухмыляются.
– А помнишь, – спрашивает Эрик, – когда ты только пришел к нам, один папаша-шизофреник убил своего четырехлетнего сына, а потом покончил с собой?
– Да, – выдыхает Аристид.
– Не забыл, как кричала мать?
Аристид кивает.
– До сих пор помню наизусть адрес, даже этаж. Помню код на двери подъезда. Сказать тебе?
– Нет, не надо.
– Я тебе не песик.
27
Близится время посадки в самолет, и около бытовки формируется конвой: легковая машина, за ней два фургона. На крышах машин – мигалки, с механической регулярностью выхватывающие из тьмы лица Эрика, Виржини и Аристида.
Конвоиры выводят Асомидина Тохирова из здания Центра депортации, проходят за спинами полицейских. Таджику снова надели наручники, конвоиры держат его за локти с обеих сторон, словно при аресте. Они выходят на взлетное поле и идут к первому фургону, дверцы которого заранее открыты. Во втором фургоне, замыкающем кортеж, поедут несколько сопровождающих, в случае чего они помогут конвоирам у самолета. Один из помощников надел специальный нагрудный ремень, на котором закреплена камера: он будет снимать посадку в самолет и, если что-то пойдет не так, предъявит доказательства того, что конвоиры действовали по инструкции.
Полицейские видят, как Асомидин Тохиров, стоя возле фургона, в последний раз оборачивается, вцепившись пальцами в рукав одного из конвоиров. Он побледнел от ужаса. Он спотыкается, словно пропустил ступеньку, поднимаясь по лестнице. Кажется, что он хочет выиграть время, встретиться взглядом с тремя полицейскими, стоящими у границы международной зоны. Он слабым голосом обращается к ним на таджикском, своем родном языке, которого они не знают. Сердце Виржини под пуленепробиваемым жилетом едва не выскакивает из груди. Она нервно вытирает ладонью рот и чувствует, как внутри у нее что-то обрывается. Она часто моргает, пытаясь прогнать слезы, но одна слезинка все же скапливается в уголке глаза, замутняет взгляд, падает на щеку, течет вдоль носа ко рту. Слезы капают у нее из глаз, как вода из плохо закрученного крана. Она знает, что это лишь рефлекс, с которым ничего не поделать, нервная реакция на изнуряющее задание, что не стоит пытаться сдержать эти слезы. Но Асомидин Тохиров замечает, что она плачет, видит ее мокрые щеки в свете полицейской мигалки. Аристид и Эрик еще ничего не поняли, но он, их пленник, уже увидел ее слезы. Внезапно его озаряет: увидев в ночной темноте блестящие слезинки на щеках Виржини, стоящей у края взлетного поля, он вдруг осознает весь смысл их поступков, их неожиданных остановок, их странного поведения. Он наконец понимает, что эти трое не желали ему зла, что он их просто не понял, что ловушки не было, что никто не приказывал им избавиться от него, что не все полицейские палачи, как уверяли его здешние знакомые. «Вот увидишь, французская полиция в сто раз хуже таджикской. Никогда не разговаривай с полицейскими. Никогда не обращайся в полицию». Он понимает все в один миг, просто взглянув на блестящее в свете огней лицо этой женщины. «Если будешь работать на стройке, не задавай вопросов. Бросай все и беги. Даже если у тебя в руках сумка с тысячей евро, все равно бросай ее и беги. Если они тебя схватят, ты исчезнешь. Никто никогда больше о тебе не услышит». Вот что ему внушили в местной подпольной организации. Никто не дал ему правильных советов, никто не рассказал, как на самом деле обстоят дела. Он никогда не отличался сообразительностью, до него слишком медленно доходит, так было всю его жизнь, и он ничего не может с этим поделать. Он не сумел даже попасть в больницу в Центре, хотя в какой-то момент это могло помочь ему потянуть время. Он заслужил все, что с ним происходит. А теперь эта женщина плачет оттого, что он не сумел вовремя разгадать их план, доплыть до спасательного круга, который ему кинули, в нужный момент не пошел на риск. Он понимает все это, а еще – что уже поздно, слишком поздно. Виржини тоже видит, что задержанный вдруг разгадал их план, видит это по его лихорадочному возбуждению, по тому, как он вдруг начинает иначе двигаться, по отчаянию на его лице. Этот человек, в машине напоминавший окоченевший труп, на взлетной полосе вдруг раскрывается, внезапно расцветает, словно пробудившись от крепкого сна. Он вырывается из рук пограничников, истошно вопит. Он слишком многое перенес и уж точно не хочет возвращаться домой. Он орет, словно заблудившийся в лесу путник, он страшно зол на весь мир, на конвоиров, на полицейских, на себя самого за то, что теперь у него уже точно нет никакого выбора.
