— Я буду глядеть, Ганна, не сумлевайся.
И Васька все понял. «Утопить бы тебя, старая ведьма,— подумал он о Ненене,— чтоб не путалась под ногами. И она, ведьма,— это он уже о Надьке,— верно сказала — в бабку».
— Ну что ты, Британ, рыжмотье,— раздражилась вдруг Надька, словно подслушала, о чем он думает.— Ходить разучился? Бегом за мной.
— Ой, Надька, не дразни хлопца, добром это не кончается. Мужики, они такие, не сейчас, так потом он тебе все припомнить.
— Это правда, Васька? — они уже шли берегом, ведомые Дружком. Надька остановилась, обернулась к нему, впилась в него растопленными солнцем, неясными, все время меняющимися глазами, в которых то плескалась вода, то качалось солнце.— Это правда, Васька? Британ, отвечай! — затеребила она его, по-кроличьи быстро-быстро жуя все тот же, а может, и новый уже, схваченный на ходу листок ракиты. Васька сразу и не понял, чего она настойчиво так добивается, переспросил:
— Что правда?
— Ах ты, рыжмотье! — вскипела Надька.— Не пойду я никаких гусей с тобой искать. Иди вон с Нецене...
Васька с удивлением заглянул в ее переменчивые, ставшие сейчас колкими глаза и растерялся, и обрадовался: не врут, когда говорят, что бесстыжие теперь девки пошли. Это ж какой она от него правды добивается? Да ведь Ненене же рядом и мать неподалеку. Ну Надька, ну Надька, что за черт в ней! Но сказал он совсем другое, то, чего добивалась от него Надька, и даже больше;
— Правда. Давно, все время.
— А что давно? Что все время? — никак не могла уняться Надька.
— Да все,— ответил он ей, ответил невнятно, потому что Ненене любопытно прислушалась к разговору и Дружок туда же, взялся прыгать возле них, норовя лизнуть в лицо. И катилась мимо река, изгибаясь высоким крутым, подплавленным солнцем белым берегом, и белела в тиши за излучиной березовая рощица, покорная полудню, реке и солнцу, такая светлая, что взгляд, казалось, пронизывал ее всю насквозь и видел, что дальше, за этой рощицей. А дальше были дубы, потому, наверное, в таком покое и в такой тиши пребывала эта березовая рошица.
— Так ты и бить меня будешь? — Надька перевела взгляд с рощицы на него и, остановившись, надвинулась вдруг гак резко, что внутри, в груди у нее что-то всхлипнуло, будто оборвалось. Она, не двигаясь больше, скинув только легкие босоножки и оттолкнув их ногой в сторону, почти зарыв в песок, сумела при этом показать ему всю себя, и вся она, от замершей, полупрогнувшейся назад спины до вонзившихся в утекающий песок смуглых пальцев ног, сосредоточилась для него в губах. Все там было в ту минуту, дремала вчерашняя ночь, и полдень стыл на них, и боль и нерешенность в прыгающей вверх- вниз морщинке у уголков.
