Девочки переглянулись смущенно, потупились. Одна прыснула и зажала рот ладонью.
— Путаю я их. Ты хоть в платья разные наряжай. Того и гляди, женихи их спутают, передерутся.
Девочки перестали сдерживаться и засмеялись громко и взволнованно.
— Уж мама скажет так скажет!—Додо наклонилась к свекрови,
/ что-то шепнула на ухо и расхохоталась. Лицо старухи как будто окаменело, на щеках проступил румянец. Не любит она вольных шуток и никогда не любила.
Мне самой пришлось кур ловить и резать, потрошить, и орехи для подливы толочь, и зелень в огороде собирать. Гости вытащили из машины гамак, повесили между деревьями,. надули матрац, поставили в траве складной стул.
Додо переоделась, вместо коротких штанишек платье надела, но оно и того почище, совсем прозрачное, трусики на бедрах сквозь платье просвечивают, даже цвет видать — сиреневый. Меня спрашивает:
— Хочешь такие трусики? Смотри, что на них...
На резинке написано что-то не по-русски.
— Я,— говорю,— по-иностранному не читаю.
Додо прочитала и говорит:
— Это значит: «Будь моей в четверг».
Я засмеялась:
— А как насчет вторника?
— У меня и на вторник есть. На все дни недели, кроме воскресенья.
— Шестидневка, значит,— говорю.— Нет, Додо, мне Доментий не разрешит. Да я и не влезу.
— Не дури! Молодая стройная баба, а они безразмерные: Ты только покажись в них своему Доментию, увидишь, что с ним станет.
— Сколько стоит?
— Вообще-то они дорогие, но тебе за пятерку уступлю.
— Одеванные?
— Ну, милочка моя, может, раза три и надевала, не помню.
— Ладно, за пятерку возьму. Только с надписью.
— Бери уж сразу двое. Спасибо скажешь.
Ушла, а мне задачу задала — где десятку взять? Осенью, когда виноград сдадим, деньги будут, а сейчас каждый рубль на счету. Дачники уже разъехались, сыр продать некому, хоть в район поезжай...
Одну курицу я сварила, на бульоне подливу приготовила, заправила орехами и сушеными пахучими травами — готовить научилась, что твоя грузинка! Другую зажарила и на куски разрезала. Кукурузную лепешку — мчади испекла на сковороде, с имеретинским сыром очень ее любят городские родственники, а я так и не пристрастилась, не раскусила, мне это мчади глотку дерет.
Джано заглянул.
— Подкрепления не требуется?
— Отдыхайте,— говорю,— управлюсь.
А сама думаю: хоть бы мальчишки поскорей вернулись или Доментий бы пришел... Легко ли на такую ораву стряпать. На родник сходить надо. И каким вином потчевать, ума не приложу. Хотя вино — не моя забота. По мне, кислятина, хуже кваса: ни сладости, ни крепости. Но в деревне наше вино уважают. На поминки ли, на похороны у нас покупают. Свекор, бывало, вел покупателя в марани, там во дворе чаны с вином зарыты. Вскроют не спеша, зачерпнут и пробуют, причмокивают, на свет разглядывают. Сверху в любой кувшин поглядеть— черным-черно. А в стакан нальют — в одном золотистое оказывается, в другом розовое, а в третьем и впрямь до черноты красное. Я вино люблю осенью, в самом начале, когда чуть забродит, шипит и кусается и сладкое, как лимонад. Маджари называют. Из-под желобка давильни относят кувшинами и в чаны. В первую осень я собрала виноградные ягоды на бортике давильнй и съела. А они-то для счета! Сколько ягод, столько кувшинов... Поначалу частенько впросак попадала, даже напивалась за столом — вино вроде слабое, а вкрадчивое. Пьяненькая все ревела и домой просилась, в Россию. «Отпусти, меня, Доментий! Отпусти, Христа ради! Отпусти!..» Теперь унялась. Угомонилась. Подрезали детки крылышки. Отлеталась Полинка Дрюнькова. Сиди теперь, не ершись, по хозяйству колготись.
