а не на сухумского грека, сидел во главе стола и, обложив ножку высокого бокала своими крупными руками, не отрывал от меня взгляда. Когда я довольно церемонно попросил у него руки дочери, Эраст усмехнулся и расцепил ладони. «Не возражаю. Только учти, у нас купленный товар обратно не принимается».— «Не слушайте его! — поспешно вмешалась Сато.— Он всегда так чудно разговаривает.— И возмущенно обернулась к мужу.— И как у тебя язык повернулся, Эраст. Что это за «купленный товар»? Почему «обратно»? Лучше подумай, как молодым помочь на первых порах...»
Что и говорить, Эраст нам помог. Особенно когда мы кооператив затеяли. Я сперва к Маленькому Георгию обратился, но у него в ту пору были сложности с разводом и разделом. А Эраст помог. Додо всегда считала отца прижимистым, дескать, при его доходах и не так мог бы помогать, но я на тестя не в обиде. Дети каждое лето у них живут, и мне это обходится почти даром. Поначалу я настаивал на нашей доле в хозяйстве, но Эраст так искренне обиделся, что пришлось отказаться...
Когда с ним случился инфаркт, я немедленно привез одного из лучших тбилисских кардиологов и блок американских таблеток, по баснословной цене купленных на «черном рынке», и нанял опытную сиделку, хотя в сиделке не было необходимости — жена и старшая дочь попеременно дежурили у постели больного. Старика тронуло внимание. Я был первым, с кем он пожелал говорить. Сил ему еще не хватало, во всяком случае, он их берег, поэтому выдал текст отжатый, как телеграмма, посланная на последние копейки. «Дом большой,— сказал он.— Дети разъехались. В завещании всем поровну. Ты их не обижай». Концовка озадачила меня, но я не подал виду: «Какое завещание! Скоро ты встанешь, собственноручно порвешь его, и мы осторожно выпьем за твое выздоровление!»
Через год, совсем оправившись от болезни, он повторил мне свою «телеграмму», на этот раз сил было больше и Эраст Туманиди не поскупился на текст, из коего я уяснил, что нижний этаж дома пожизненно завещается теще, а после ее смерти переходит к сыну Одиссею... Если такое когда-нибудь случится, дом превратится в притон, в ночлежку для гастролерш, в клуб джазистов-самоучек, а вернее, во все вместе, то есть в бедлам. Даже получи сестры по завещанию свою часть дома, они туда не сунутся. Уж я-то знаю способности красавчика Одиссея! Не проболтался бы он сестрице... Да нет, не проболтается, ему до смерти хочется поиграть в хорошем ансамбле. Свою бит-группу он давно перерос. Насколько я понимаю, в Одиссее проклюнулся настоящий джазовый музыкант — маленький Коулмен, и самодельная стряпня гагринских лабухов режет ему слух. «Джано, поговори в Тбилиси, пусть послушают, только послушают две-три вещи. Скажут — лажа, вернусь и буду лабать на жмуриках или утоплю саксофон и наймусь к Эрасту таскать навоз в теплицу...»
