Машин на автостраде стало меньше, а те, что проносились мимо, и не думали тормозить: близился полдень, все спешат скорей-скорей приткнуться куда-нибудь в тень, переждать.
Наконец подъехал переполненный автобус. Я еле втиснулась. Ну, спасибо, мать, удружила!
На переднем сиденье у окошка вижу, Амра, та самая, что недавно на остановке топталась; рядом ее соседка — тетка Наргизи. Заметили меня, поздоровались и зашушукались отвернувшись. Я поближе к ним протиснулась, Амре на колени сетку поставила.
— Потерпи.— говорю,— Амра, а то у меня ее с рукой оторвут.
— Ничего,— отвечает и разглядывает содержимое сетки.— В подвале у Марго побывала?
— Да.
— А я тете Наргизи говорю: посмотри на Додо, с каждым годом молодеет!.. Кто поверит, что мы с тобой ровесницы? — глянула круглыми птичьими глазами, улыбнулась кисло.
— Додо секрет знает! — просияла тетка Наргизи.— Или волшебный корень нашла...
Я отмахнулась, лицо под ветерок подставила, ветерок по шее, за вырез сарафана затек.
Вышли вместе неподалеку от нашего дома. Попутчицы мои отлепили намокшие платья, кошелки разобрали.
Амра спрашивает:
— Ну как, не надоело еще в Тбилиси?.
Я в ответ только плечами пожала. У провинциалов принято столичную жизнь хаять: и шумно-то, и грязно, и воздух не тот, по-моему, все это от зависти говорится.
— К нам как курортница, приезжаешь...
— Я работаю,— говорю,— только летом свободна.
— Что-то твоего мужа редко теперь по телевизору показывают,— говорит тетка Наргизи.
— А он это дело бросил.
— Да ну! Почему?
Я опять пожала плечами: очень они любопытные, а стоит что-нибудь выпытать, тут же по поселку побегут.
— Ну, счастливо тебе, Додо... Кланяйся своим.
Когда я вошла на кухню, мать вовсю орудовала у плиты.
— Вернулась, Додо-джан? Успели всему поселку косточки перемыть?
Молчу. Воды из графина плеснула, выпила.Она принялась разгружать сетку.
— Для нужных людей у нее соловьиные язычки найдутся.
— Дареному коню в зубы не смотрят.
— Ничего себе дареный! — возмутилась мать.— Небось двадцатку оставила?
— Посчитай сама.
Пятерку сдачи я решила припрятать — пригодится.
Мать к плите вернулась, раскраснелась, на смуглых щеках румянец горит, песенку армянскую напевает — человеку работа в удовольствие. Взглянула на меня, подмигнула весело.
— Хочешь помочь, дочка?
— Послушай, мама,— говорю ей.— Ты утром наговорила мне всякого, намеки там, шуточки.
— Про мальчишку, что ли? Про Сашку... Ну и что? И пошутить нельзя?
— Не вздумай при Джано Джанашиа так шутить. И отцу не вздумай нашептывать.
