Речка шумит в ущелье. Раньше она походила на проказницу-девчонку. Теперь стала как уставшая, много рожавшая женщина.
Какая ни есть, а ребята вчера попросились купаться. Додо говорит: «Тут у вас водовороты, камни, одних не пущу. Просите дядю Доментия...» Я и пошел. Маленького Бубу на плечи посадил. Он шею мне стиснул коленками, на голову облокотился, всю дорогу песни распевал. Иногда останавливал меня: «Тпру, лошадка!» — и тянулся вверх, сливы срывал. Сорвет, ощупью сунет мне в рот и заглядывает— попал ли?.. Совсем маленький, а плавает хорошо! Лучше моих, даже лучше Петьки. Как домой идти, помог ему трусики сухие надеть. Он прислонился ко мне, видно, уморился, наплавался, и от детской головки запах. У меня даже дыхание перехватило. Не скажешь, чем пахнет, только детская головка так пахнет да еще птенцы. Прислонился, хитрец, ко мне, на ремне повис и говорит: «Не подумали мы с тобой, дядя Доментий, просчитались».—«В чем,— говорку— просчитались?»—«Лучше б ты меня в гору на плечах понес, а с горы я как-нибудь сам спустился бы...» Что делать? Посадил опять на плечи, только попросил шею коленками не стискивать...
Они скоро уезжают. Всю жизнь привыкал, но, похоже, так и не привык.
К концу лета родня разъезжалась из отчего дома, а я оставался. Когда начиналась предотъездная суета, я забирался в хлев и отсиживался там. Меня звали прощаться, и, как я ни крепился, кто-нибудь обязательно замечал: «Что с мальчишкой? Что с тобой, Доментий?»
Хорош я буду, если в день их отъезда опять заберусь в хлев...
Жить бы опять всем вместе, ужинать за большим столом, а перед сном разговаривать на веранде, рассказывать разные истории. И вQ дворе летали бы светлячки, а за стеной спали бы дети...
«Ишь, чего захотел! — посмеивается Гурам.— Уют! Нынче этот зверек занесен в Красную книгу».
Зимнее утро. Хлюпает дождик. Капли падают в канавку, в переполненную бочку и недавно подставленную лохань. В окне сипит ветер. Спеленатый рядом с нами малыш морщит носик и чихает. Сунув ноги в сапоги, выскакиваю во двор и с охапкой дров вслепую возвращаюсь; в комнате пахнет младенцем, бубнит огонь, поленья шипят и потрескивают... И в зимнее утро так сладок душный уют жилья, плач младенца и первые слова Поли, кое-как сложенные по-грузински: «Дай мне мальчика. Мальчик хочет грудь...»
Из глубины ущелья электровоз высвечивает горы, деревья, школу на пригорке, речку. За электровозом выползает вереница вагонов. Поезда не слышно, но чем сильнее луч, тем отчетливей стук колес. Поезд приближается. Земля подрагивает. Прожектор упирается в меня, забивает светом глаза, нос, уши. Отворачиваюсь...
