— У тебя свои растут, понимать должен,— хмуро сказал Григол.
— Я понимаю,— прервал его Нодар.— Разве я не понимаю? Нервничаешь там, психуешь, но кричать-то зачем? Слыхали сопляка: «Где ты, Нодали?» — пропищал он.— У-ух, попадись под горячую руку, по швам бы его распорол! Так и шутом сделают вроде вот этого,— он кивнул на прикорнувшего за столом Шалико.
Я спохватилась — детям спать пора! А они, оказывается, давно легли. Петька сам распорядился — девочкам комнату отдельную отвел и белье постельное им выдал. Есть в нем самостоятельность и твердость мужская; давно подмечаю, на отца своего делается похож не только внешне, но и характером. Младшие мальчишки ходят за ним, как утята: он и прикрикнуть на братьев может, и подзатыльник отвесить, но другим в обиду не даст. Раз на речке какой-то парень напугал нашего Гочу, до слез довел; Петька в драку полез, кинулся как бешеный... Домой притащился в синяках, с рассеченной губой, живого места на нем не было. Я хотела выведать, кто его так отделал, но он только усмехался разбитыми губами: «Ничего, мам, ему еще больше досталось!..» — и Гочу за вихры шутя трепал... Я сама слыхала, как младшие своих обидчиков стращали: «Вот скажу Петико, он тебе задаст...» Ах, Петико ты мой, Петико... Петр Николаевич!
Григол положил на стол большие сжатые кулаки. Его горящий гневом взгляд прикипел к стакану с вином.
— Марта! — позвал он, почти не повышая голоса. Ему и не нужно было повышать голос.— Марта, ты меня слышишь?
Из дому чуть слышно донесся голос свекрови:
— Слышу, Григол!
— Не сдавайся, Марта! Плоть подвела, духом возьми! Не сдавайся, Марта! — его желтый соколиный глаз горел яростью.
— Вы живите, а мне уж пора...— прошелестело в ответ.
— Выпьем за матерей!—Григол обвел всех быстрым и Требовательным взглядом.— За их святую тревогу! Пей, Нодар! — Он в несколько глотков осушил свой стакан и выбрался из-за стола.— Ну, все... пора.
Оставшиеся гости сидят еще час и другой. Я уже не прислушиваюсь, о чем они говорят. В голове гул, ноги как в резиновые боты втиснуты. С меня на сегодня довольно, ухайдакалась.
Аробщик Шалико засыпает прямо за столом, счастливчик. Нодар с Гурамом больше не спорят, когда Джано заводит песню, они вполголоса подпевают ему. Джано бережно ведет песню. Красиво!
Наконец гости встают. Пошатываясь, выходят во двор, долго прощаются. Собака носится вокруг них кругами, лает, скулит.
— Машину оставляю,— сообщает Нодар и с довольной ухмылкой мотает головой.— Все равно до дому теперь не дотянуть. Не ездок.
