Пинтезиха молчала: обдумывала, как продолжать начатую борьбу с сыном. Идти напрямик — не под силу. Твердый он, как кремень, да и не дитя уже. Ни перед отцом, ни перед матерью голову не склонит. Уж если решил, так возьмет эту самую свою за руку и приведет в дом. Да и то сказать: он теперь, как молодой кобель. Попробовал сладкого и ходит, как в дурмане. Поглядишь на него: делом занят, все хлопочет, а думает, поди, только о ней. Теперь она для него краше всех на свете. Рассердишь его, так и из дому, чего доброго, возьмет и сбежит ради нее. Лучше с ним потихоньку, да полегоньку, так ведь и воду решетом носить можно.
— Чего ж мне выбирать жену тебе, сынок, — сказала она мягко и спокойно скрестила на груди руки. — Раз Нонка тебе по сердцу, она и будет. Хоть завтра приведи, слова не скажу, сама рада буду. Ведь для того я тебя и растила, чтоб мне под старость помощь была. Только больно было от людей узнать об этом, а не от родного сына. И подумалось: вот такусеньким был, выняньчила я его, высмотрела, а он и сказать теперь не хочет: так, мол, и так, мама, надумал сноху тебе привести. Сам когда-нибудь отцом будешь, тогда и узнаешь, легко ли дитя родное от сердца оторвать.
— А меня тебе нечего от сердца отрывать, — сказал Петр. — Я в чужой дом уходить не собираюсь.
— Как знать, сынок. Я не оторву, так она может оторвать. Женщины хитрые, так уж они устроены. Вот как выйдет замуж, тогда и выпустит коготки. Выбираешь жену — смотри в оба. А то, бывает, глаза как пеленой застелет, не разглядишь. Пока с человеком пуд соли не съешь, не узнаешь его как следует. Вот и говорю: не спеши, не ходи ты так часто к этой девушке. Думаешь, не по сердцу она мне? Чего ради? Не уродливая, не хромая какая, не кривая. Наоборот, куда как хороша. Мы-то с отцом старые уже, не сегодня-завтра нам конец придет. А тебе с ней жить да жить. Вот только пара ли она тебе? Бывает, купишь волов, и здоровые оба и красивые, а не спаруешь. Так и с женитьбой. Жену берешь не на день, не на два, а по гроб жизни. Потому и обдумай, присмотрись да и других послушай. И у них глаза есть, и они не слепые. Я для тебя куска не доедала, больше всех любила. Ни в чем тебе не отказывала, в дела твои не вмешивались. И теперь не хочу мешаться. Но я ж тебе мать. Мне тяжелей всех будет, если ты ошибешься. Потому и говорю, пока не поздно. Вот, слышно, о Нонке разное говорят. Может правда, а может и нет…
— А что говорят? — прервал ее Петр, останавливаясь посреди комнаты.
