— Почти. Я соскучилась…
Но мама не слышала оправданий. Она размахивала руками, выкрикивая:
— Привела с собой оживших мертвецов! Люди, спасайтесь! Не виноваты мы пред тобой!
Седые волосы вылезли из-под сбившейся косынки. Матушка упала на колени. Я
зажмурилась от стыда и смущения.
— Мам, я не собираюсь причинять кому-либо зла. У меня проблемы…
— Это у нас горе-горюшко, раз на деревню наслали нечистых!
Я подняла маму за локти. Она перестала кричать, только задыхалась от всхлипов и одними
губами молила о пощаде.
Всемил с Лисом благоразумно отмалчивались. За забором собралась целая толпа
любопытствующих. Некоторые держали наготове вилы или косы. Народ выжидал.
А в сенях показался белобрысый остроносый мальчуган, в котором я узнала младшенького
братца. Он нахмурился, но затем взвизгнул и подбежал ко мне.
— Ладка! Приехала!
Всё не так плохо, если хоть один человек в этом месте до сих пор рад меня видеть.
Пункт тринадцатый. Не пытайтесь погубить ведьму, будучи неуверенными в своих силах
«Любовь — штука сложная.
Не всегда поймешь, где грань между
чистыми чувствами и развратом».
Из воспоминаний блудницы.
Братишка, спотыкаясь о порожек, подлетел ко мне да сжал в настолько крепких объятиях, что я робко пискнула и затихла.
— Ты — гадина! — громко известил голубоглазый мальчонка.
— Знаю.
Истор наконец-то отошел, и я вновь смогла дышать.
— Обещала вернуться, а сама… — продолжал ныть братишка.
Затем он шепнул что-то на ухо маме, и та удалилась к толпе, бочком проходя мимо Всемила
с Лисом. Истор, проследив за тем, как народ живо переругивается с матушкой,
неодобрительно покачал головой.
— Не боишься меня? — я оскалилась.
— Зачем? Ты, конечно, негодяйка, но не злая. Ты ведь не злая?
— Нет, — подумав, пристыдилась я. — Ты так вырос. Выше меня стал! Сколько тебе, кстати, лет?
Братец хихикнул, но не ответил. Сбоку взвыл князь, которого доселе никогда не встречали с
факелами. Пока народ обсуждал, оставлять ли нас в живых, мы вошли внутрь.
В доме стоял аромат щей да свежескошенной травы. Запахи улыбок, переживаний, которые
невозможно забыть и после столетий отшельничества. Так пахло детство, когда по ночам
можно зарыться носом в набитую соломой подушку или вынимать из неё травинки, а после
плести из них косички. А на рассвете слушать крики неугомонных шутников-петухов, мечтая свернуть им шеи. Так пах колючий сеновал, от которого чесалась спина, а на утро
приходилось отряхиваться от налипшего к волосам сена.
За порогом стихли голоса, и вернулась чуть успокоившаяся мама. Она неуверенно обнялась
