— Фигассе ускорение!
Арна смеялась, и рыжехвостый Влад ржал, как конь, и это было сначала обидно, а потом как-то сразу уже и не очень, а правда смешно. Они хохотали все трое, и одновременно Влад снимал наушники, щелкал тумблерами, гасил лампочки и возвращал в исходное положение какие-то рычажки на своем звуковом пульте дизайна конца прошлого века, Арна, повязав косынку, застегивала молнию зеленой курточки, и только Богдан ничего не делал, висел во времени столбом, как в морской воде, бултыхая ногами. Раньше он и не замечал таких вот подвешенных мгновений — а сейчас они были кричаще неправильны, почти невыносимы. Хорошо хоть, что еще не закончился всеобщий смех.
— Чтоб до вечера мне свел! — неожиданно грозно скомандовала Арна Владу.
— Что?
— Все, что написали.
— Смысл? Запишем до конца, тогда и засяду сводить. У меня такой метод.
— Метод!.. Рене Декарт, блин. Богдан, рявкни на него!
Она изо всех сил пыталась казаться серьезной, а сама вся так и искрилась смехом, яркими лучиками из-под салатовой косынки, и Богдан затоптался на месте, совершенно не представляя, чего она от него хочет, и опять-таки теряя, теряя время… Встретился глазами с Владом, и тот с готовностью кивнул:
— Понял.
— Пока, гений!
Арна взяла Богдана за руку, и они очутились на улице, моментально, не проходя нелогично длинного полуподвального коридора и даже, кажется, не касаясь двери с надписью «Тихо, идет запись».
— Ты суетишься, — сказала она ему уже на улице, облившись солнцем и спрятавшись в темные очки. — Торопишься, спешишь, прибегаешь, запыхавшись. А этого не надо. Просто разгоняйся и всё.
— Как это?
— До сих пор не понял? Ну да ладно, поймешь. Держи, кстати.
Она покопалась в сумке, другой, сплетенной из толстых веревок коричневого и оливкового цвета, и вытащила книгу. Толстую, чуть разбухшую, не раз читанную книгу — и тоже, как специально, в зеленой обложке. Богдан взял. Под белой надписью «Андрей Маркович» вилась многослойная горизонтальная восьмерка, знак бесконечности, сквозь нее проступали размытые нечитаемые буквы.
— Самый клевый у него роман, — сказала Арна. — К тому же остальное у меня в электронке. Но «Восемь» правда вещь. О времени и о свободе. Маркович, между нами, только об этом и пишет, две главные его темы. Я хотела спросить вчера, почему так, но постремалась при тех дядьках и тетеньках.
Богдан покрутил и полистал книгу — он вышел сегодня с пустыми руками, и деть ее было категорически некуда — и глупо сказал:
