На девушке была такая же, только желтая куртка, джинсы, разноцветный галстук и бейджик, из которого следовало, что ее зовут Оля.
— Дети обожают Арну, — сказала Оля смущенно, и стало понятно, что она сама ее обожает.
Богдан хмыкнул.
— Идемте с нами, — предложила она. — А то прогулка, по идее, кончилась, у нас обед уже… И другие отряды, думаю, тоже захотят послушать.
И тут же они сели обедать в лагерной столовой, среди массы разновозрастных детей в зеленой и синей форме. Кормили вкусно: макаронами с кетчупом и огромной, прямоугольной, нарезаемой ломтями пиццей — у нас день итальянской кухни! — и Арна, уплетая за обе щеки, подмигивала Богдану через стол (насчет обеда он действительно беспокоился всю дорогу), а затем, когда все еще ели, вскочила на стул и начала читать незнакомые стихи, через слово по-итальянски. Возможно, поэтому он опять ничего не понял.
Оля познакомила их с мрачным бородатым дядькой, и услышав имя Арны, он тут же перестал быть мрачным и прокатил их по громадному парку на своей, наверное, единственной здесь машине — до амфитеатра под открытым небом, уже битком набитого детьми в курточках разных цветов. Арна по-деловому болтала со звукооператором, пощелкивала ногтем по микрофону, а затем оказалась на полукруглой сцене, Богдан снова не отследил, как именно. Дети скандировали ее имя и после каждого стиха взрывались воплями и аплодисментами. И дело не в том, вдруг дошло до Богдана, что они, в отличие от него, понимали. Просто она такая… такая…
— Приедем с «Кадаврами», не вопрос, — говорила Арна, когда они с бородатым и еще несколькими дядьками сидели в номере гостиницы, фантастическим образом прилепившейся к отвесной скале. — У нас с первого турне, я вас попробую втулить в маршрут. Под патронатом Минкульта, они будут только счастливы, я думаю. У вас тут здорово!
— Не то слово, Арночка! Это лучшее место на земле. Жаль, что вы сегодня улетаете, если б у вас было время, я бы вам показал…
— Время у меня есть всегда!
Она сидела между двумя здоровенными мужиками, постепенно сползавшимися, как геологические плиты, и смеялась, и болтала, и ей было хорошо. А он, Богдан, просто случайно оказался рядом, пассажиром на чужой запредельной скорости, и было бы смешно предъявлять какие-то права и пытаться на что-либо повлиять. Он отставил рюмку — наливали тут мутную гадость, несмотря на живописность бутыли, оплетенной лозой, — и вышел на балкон.
Впереди было только море, сверкающее нестерпимо, и пришлось довольно сильно перегнуться через парапет, чтобы увидеть далеко-далеко внизу изумрудную с белым кайму, обнимающую остроконечные камни. С такого балкона хорошо кончать с собой… Или все-таки по параболе попадешь на глубокое?
