Лепнинский задернул темные шторы на окне, запахнул потуже свою вязаную кофту. Полина Кузьминична внесла чай с коньяком и ликерами. «Физкультурник – будущий боец», – было наискось написано на чайнике.
– Мы, коллекционеры, проводим черту, отделяющую прошлое от настоящего. Мы приходим после того, как свершится суд над прошлым, после оглашения приговора. Суд над прошлым сам принадлежит прошлому и уходит вместе с ним. Мы определяем момент, когда минувшее становится безвозвратным, выходя из времени в вечность, и сохранившиеся вещи обретают коллекционную ценность. С этого момента они утрачивают обыденное назначение, приравниваясь к произведениям искусства и соответственно возрастая в цене. Как факты, пережив свое время, становятся легендами о себе, так и вещи, которые я собираю, больше самих себя – они представляют эпоху. Время – самый большой художник, оно наделяет особой ценностью все, что не уничтожает…
Заметив, что Гурий собирается закурить и хлопает себя по карманам в поисках зажигалки, Лепнинский протянул ему коробок с надписью «Канал Москва – Волга 1937 – 1947». Над надписью были нарисованы шлюзы канала, сквозь них плыл пароходик, сверху кружились чайки. Гурий покрутил коробок, рассматривая, осторожно чиркнул спичкой, пальцы его вздрогнули, точно он не ожидал, что она действительно зажжется.
– Кстати, об Андрюше у вас никаких новых сведений? – спросил Лепнинский как бы между прочим.
– А у вас?
– Нет, пока ничего… Взгляните, как его ваза сюда хорошо встала. – Лепнинский кивнул в сторону стоявшей рядом напольной вазы с портретом отца Некрича и, протянув руку, погладил ее по круто выгнутому боку, как женщину по бедру. – Странно, странно…
– Что вам странно? Что он не разгуливает по улице Горького, ища встречи с нами?
– Да нет, мне странно, что я так в нем ошибся. Мне казалось, что он способен на большее, нежели заурядное мошенничество, на нечто подлинно значительное… У меня создалось впечатление, что он человек масштабных жестов… А то, что он сделал, – это ведь так мелко, согласитесь… Обмануть людей, которые, доверяя ему, не потрудились проверить…
– Что вы имеете в виду под большим, чем мошенничество? – спросил я, вспомнив об угрозах Некрича в адрес Ирины. – Убийство?
– Разве в банальном убийстве есть подлинный масштаб поступка? Где-нибудь в сонной Европе еще может быть, но не у нас… Здесь это унылая обыденность, неблагодарный труд тупых чернорабочих от криминала…
Гурий взглянул на Лепнинского исподлобья, решая, кажется, стоит ли ему принимать последние слова на свой счет, затем снова погрузился в разглядывание спичечного коробка. Похоже, он впервые открывал для себя мир мелких вещей, оказывающихся способными пережить грандиозные эпохи.
