Что же ты, калинушка, не так такова,
как весеннею ночкой росиста была…
Лебедушка улыбнулась: опять это, наверно, Васюта тоскует, на небо глядя, песню поет. После беседы с Серафимой все казалось ей еще непонятнее, но на сердце стало легче. Воля расстилалась перед ней. «Душа самовластна» — это поп Иван говорил? Да кто бы ни говорил — так оно, видно, и есть — самовластна. Никто не расскажет, не наставит. Сама выбирай.
Лебедушке вспомнилось, как недавно заглянув в комнату, увидела за столом родителя своего. Он сидел в одной рубахе, опустив плечи, вытирал платком мокрое от пота лицо. Отдыхал — только что приволок на лошади из леса еще одно бревно. Теперь он возил их часто.
— Здравствуй, батюшка, — сказала она.
— Здравствуй, Лебедушка, — ласково ответил Ждан Медведь. — Посиди со мной.
Лебедушка присела на лавке.
— Зачем, батюшка, бревна из леса возишь? — спросила.
— Горницу светлую хочу к нашей избе пристроить. Для тебя.
— Зачем? Мне и в светлице моей малой хорошо.
— Это славно, что хорошо. А если перемена в твоей жизни будет?
— Научи меня, батюшка, как мне перемену эту сделать, — тихо сказала Лебедушка.
Ждан Медведь долго молчал, платком утирался. Наконец сказал:
— Тут научить трудно. Мира хочу душе твоей. Хочу, чтоб мир и покой были в новой горнице с тем, кого введешь в нее. А тут только ты решать можешь. К кому сердце лежит, к кому душа летит.
— Ты знаешь, батюшка, к кому.
— Ну, что ж, в добрый час. Вот только горницу по весне закончу. Хочу, чтоб первое время возле меня пожили. А каков он, твой суженый, окажется, сама увидишь. После свадьбы.
— Ты вот, батюшка, горницу светлую нам ладить собрался. А он меня прочь отсюда зовет.
— Сохрани тебя господь от такой напасти, — еле слышно, нахмурившись, сказал Ждан Медведь.
Зима уходила. Приближалась весна. Вот уж и великий пост подошел. Снега оседали, таяли. На взгорках проглянула земля. Малиново светилось на закатах небо. Ели в лесу стали будто еще чернее — стояли недвижные, ждали вешнего дыхания. Всякому зверю тяжело стало на снегу, напоенном влагой — отлеживались лесные жители в чащах, буреломах.
В один из таких сырых, вязких вечеров пришел к Ждан Медведю Васюта Выксун. Хозяин сидел за столом, читал книгу — страницы у нее были чудны и глаз ласкали цветом густого молока, а буквы шли черные, ровные, — уставом писаны.
Поздоровались. Ждан Медведь закрыл книгу, отложил в сторону.
— Божественное? — кивнул на нее Васюта.
— Божественное, — сказал Ждан Медведь. — Садись, Васюта.
