Опаленная юность | страница 93



— Колючки жрет, — заметил пожилой бородач в суконном картузе. — Вот это скотина!

— Доехали до краю земли, жарынь, воды нет, мертвая пустыня.

— Зачем так говоришь! — вмешался бронзоволицый жидкоусый железнодорожник в промасленной спецовке. — Здесь знаешь, какие колхозы есть? Миллионеры. Фрукты, баранина, хлопок — якши. А хочешь купаться, скидай шурум-бурум — и в арык. — Оскалив сахарные зубы, он указал на микроскопический ручеек.

Последняя ночь до Чимкента показалась Панову бесконечной. На третьей багажной полке в полночь раздался хрип. Панов приподнялся на локте. Прямо в лицо ему хлынул алый поток. Умер бородатый старик, тот самый, что с удивлением рассматривал верблюдов. Уже на перроне Панов видел, как снимали с поезда старушку, сердечницу, — она успела закоченеть, рука не держалась на носилках, чертила по песку ломаные линии.

Панов поступил на завод, сдал документы в вечернюю школу. В первые дни он успокоился, решив, что обрел то, что искал, но потом начались душевные муки. Парня точила тоска. Она подстерегала его повсюду — на заводе только и говорили о фронте, рабочие завидовали бойцам, и каждый день директор в обеденный перерыв убеждал молодежь не осаждать военкоматы, а работать на оборону в тылу.

— Эх, сейчас бы на фронт! — мечтательно говорил то один, то другой.

И Панову казалось, что рабочие как-то странно поглядывают на него.

Разнесся слух, что у Панова плохое зрение, и начальник цеха, седой, широкоскулый казах, заботливо сказал ему:

— Слушай, болят глаза, да? К врачу ступай, очки надо. Иди сейчас, я разрешаю.

Панов покраснел и пошел к врачу. Долго топтался у двери кабинета и сдавленным голосом жаловался на резь от пыли.

Молоденькая женщина в халате попросила его:

— Вы подождите, товарищ, сейчас раненых из госпиталя на консультацию привезли. Извините, пожалуйста.

Панов присел на табурет. В кабинет вошли раненые — забинтованные, заросшие, одного вели под руки, следом шел на костылях командир с изуродованным лицом и черной повязкой на глазу.

— Спичек нет, братишка? — обратился одноглазый.

Панов торопливо протянул коробок, но врач предупредил его:

— Здесь курить не полагается.

— Виноват, товарищ доктор, это я от волнения. Только что сводку передавали: Киев сдали.

— Что вы говорите? — всплеснула руками женщина, — Боже мой! Папу, наверно, расстреляют и Женечку тоже!

— Откуда родом-то?

— Киевлянка.

Женщина заплакала, раненые завздыхали, одноглазый осторожно обнял ее:

— Ничего. Мы еще вернемся.